Обо всём этом Исида думала, качаясь в поезде, бегущем в Питер. Дым от кочегарки был ужасен. Стало душно, смрадно и холодно. Куталась в шали. Разве это апрель? Ах, сейчас в Париже уже распустились цветы. Душистые нарциссы, изящные бутоны тюльпанов, деревья благоухают и осыпают лепестки в белую дорожную пыль. Но всё же Россия! Ей вспомнился голос Сергея, будто звучал в ушах. Как же давно она не видела его. После того как забрал бюст, свою чудесную копию работы Конёнкова, – всего один раз, в ресторане. Он сидел за другим столиком с двумя девушками, она – в компании актёров Камерного театра. За всю ночь он ни разу не взглянул в её сторону. Кажется, она напилась. Хотелось куда-то идти, ехать. Всё просила своих друзей продолжить вечер, ехать к «чиган» – слово «цыгане» ей так и не удалось произнести. Она думала, что Сергей поедет тоже к «чиган». Ей говорили, что он часто ездит смотреть пляски одной красивой и юной цыганки. Никуда не поехали. Она вернулась на Пречистенку тихая и бездонно несчастная, как ночь.

Не всё ли ей равно теперь? Любовь снова обманула её. Странный мир – люди верят в глупые слова: «навеки», «навсегда», «вечная любовь». Увы, это сказки. Весь опыт её жизни говорил ей, что в этой бесконечно изменяющей жизни, в этой танцующей вселенной нет ничего вечного. Даже звёзды смертны, даже древние боги… Афродита оставила её? Тогда почему в сердце живёт любовь ко всем тем мужчинам, которые даже не думают давно о ней, о тех, кто остался далеко в пути по этой дороге лет? Тедди, Лоэнгрин, Архангел и Серёжа. Они с ней. Спящая любовь готова вспыхнуть от искры к каждому из них. Конечно, Серёжа – нечто особенное, её последняя любовь. И этим всё сказано. Так Исида думала тогда.

Давно заметила: чтобы стереть чёрную пелену с мыслей, надо взять побольше денег и прокутить их. Просто выкинуть на всякую ерунду. Собственно, за этим и ехала в Питер. Плевать ей, что Иляилич уговаривал оставить всё для школы. Это её «диньги»! Она заработала их своим талантом. Школа уже не её, а его и Миры – вот пусть и крутятся. Впереди лето, на дрова и картошку она достанет средства. Ещё столько мест, где она не была. Россия казалась ей необъятной. Исида была лишь в Малороссии и на Кавказе. Ещё полно городов, где её никогда не видели, да и прежние гастроли можно повторить. Знала, что в Питер отправляются её друзья – весь Камерный театр и его главный вдохновитель и режиссёр, Таиров. Актёры – это её среда, они умеют радоваться доброй чарке вина и не имеют глупых представлений о нравственности – нелепом изобретении человеческого ума.

Остановилась Исида в гостинице «Европейская». Каждый день приходили к ней целые делегации питерской богемы – знакомиться. Был даже памятный ещё по Пречистенке лучший друг Серёжи – поэт Николай. Весь мягкий, вкрадчивый, с льющейся тихой речью и спрятанными умными глазами. Приходил с молодым другом – Исида подумала, что друг этот юный похож на любимого. Одновременно с ними был какой-то художник, показывал рисунки. С бьющимся сердцем узнавала в набросках с натуры ласковый лик. «Серёжа, милый…» Лежала на тахте в излюбленной позе римской патрицианки. Но чаще скучала одна, глядя на широкую улицу и здание напротив.

Дальше произошло нечто, что повергло её в крайнее изумление, вознесло до райского блаженства и уронило в чёрную пропасть качнувшихся качелей любви. В дверь постучали. На пороге стоял Есенин. Сказал, что тут ненадолго. Скоро съедет на квартиру к другу старому, к Сашке Сахарову. Дорого тут. Приехал он как раз заработать на издание «Москвы кабацкой». Госиздат не захотел печатать, только на коммерческой основе. Ему рассказывали, что и так был целый скандал из-за Цветаевой и Ходасевича – нереволюционные они. На днях будет его вечер в зале Лассаля. Спросил:

– Придёшь?

Она покачала головой. От его вида, такого грустного, уже совсем чужого, было больно. Она не знала, что с этой болью делать. Просто смотрела, ждала, когда милый уйдёт. Весь его облик – какой-то бесприютный и ласковый – тревожил её сердце. Неужели когда-то она запускала пальцы в эти растрёпанные волосы, целовала этот выразительный рот? Вот бы ещё хоть раз сжать его голову руками, просто заглянуть в глаза.

Сергей подошёл к окну, смотрел на площадь. Напротив были окна зала Лассаля, бывшего Дворянского собрания. Скоро он будет там читать стихи, а когда-то Блок признавался в смертельной страсти Любови Менделеевой. «В каких словах я приняла его любовь – не помню, но только он говорил, что, если б не мой ответ, утром его бы не было в живых…» Вот его письмо: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины её вполне „отвлечённы“ и ничего общего с „человеческими“ отношениями не имеют. Верую во Единую Святую Соборную и Апостольскую церковь. Чаю Воскресения Мёртвых и Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок». Чудовищная ересь. И вместе с тем – никакого греха. Потому что он весь будто соткан из бесплотной материи. Надмирный Блок, будто птица из рая, он не мог петь просто о людях и для них. Россию он тоже видел как-то отстранённо, будто не в ней жил…

Даже не вздрогнул – Исида тихо приблизилась. Обняла его сзади. Стояли минуту, не шевелясь, лишь ощущая друг друга, знакомую нежность и запах. Потом было безумие. Он шептал, что обещал себе, обещал… Что не может не видеть её хоть иногда. Она закрывала ему рот поцелуями. Как же так, как же так… Что за страсть владеет им… Он ненавидит своё сердце, оно собачье. Исида говорила: «Это лубофь». Он спорил. Но противиться её желанию не мог. Она шептала: «Милый, милый…»

Утром она отдала ему гастрольные деньги. Столько, сколько смогла. Когда он ушёл, она поняла: он больше не вернётся.

Друзья пригласили Исиду в «Англетер» на вечеринку. Если б она не была с милым только что, пойти бы не смогла. Ведь именно здесь она впервые ощутила всю глубину Серёжиной любви. Они шли лунной ночью, когда яростный, слепой от страсти, он буквально набросился на неё. Они мерзли, пили шампанское и не вылезали из «кроват». Утром, когда открыла глаза, он принёс ей кусок жестянки – часть буквы от названия гостиницы. Более странного подарка не было в её жизни. И более дорогого её сердцу. Поистине, это время можно сравнить лишь с её первой весной, первой любовью, Ромео в Будапеште, да с той неделей, когда, «украденная» Тедди, жила в его мастерской, питаясь засохшими булочками, скудной едой и страстью…

Серёжа казался ей тогда волшебным, необъяснимым, высоким и глубоким, как бездна звёздного неба, которую видела, сгорая в его поцелуе. Тем более странно было пройти полутёмным холлом «Англетер», хранящим воспоминание о них…

Номер, заполненный до отказа весёлой компанией, развеял эти мысли. Пила и болтала – на своем ломаном русском. Но больше молчала, впитывая, как голодная, чужую радость. Ведь так легче жить, когда в сердце пусто. А ей было пусто, несмотря на эту сумасшедшую встречу. Потому что поняла, именно теперь, после: она – его прошлое… Подняла глаза. Серёжа с каким-то приятелем усаживался за стол. Сердце сильно стукнуло в рёбра. Перехватило дыхание. Кто-то рядом подлил ей вина. Что теперь будет? На мгновение все замолчали, глядя на этих двоих. Они ведь не знали, ничего не знали о них. Сергей не кивнул ей, не поздоровался, лишь на мгновение окунул синеву глаз в её пристальный и одновременно растерянный взгляд.