Это поганое выражение вошло в ту пору в моду. И применяли его по отношению к пожилым, замечательным и много сделавшим для кино артистам. Оно означало: «сделал своё дело – не мешайся под ногами, уступи дорогу сегодняшним модным или, как их ещё называли, „медийным“ артистам». («Медийный» – от «масс-медиа», то есть вечно крутящееся «в телевизоре» лицо!)

Время расставляет всё по своим местам. И становится понятно, кто чего стоит. Но тогда…

Представляю, как Саше было больно и обидно. Ведь он воспринимался как «постаревший Шурик»…

Только когда Саша ушёл из жизни, стало известно, что у него было больное сердце. И не нашлось денег на операцию. А обратиться за помощью ему было стыдно. И я понимаю, что диктующие тогда свой вкус «братки» действительно могли не обратить внимания на его проблемы и не помочь ему. Но любящих Сашу людей, которые, конечно, не оставили бы его без помощи, было на самом деле много. Но Сашина деликатность и интеллигентность не позволили ему заявить о своей болезни на весь мир. И все только горько ахнули, узнав, что «Шурика» больше нет…

А о том, что ушёл из жизни Фрунзик Мкртчян, стало вообще известно намного позже. Советский Союз распался. И стало как-то не до того, что там, «за границей», происходит. И сообщения оттуда приходили с большим опозданием…

О Фрунзике я тоже могу рассказывать «с оговоркой», потому что только лет через двадцать после выхода «Пленницы» я стала общаться со своими «взрослыми, даже старыми» партнёрами на равных. А до этого смотрела на них «снизу вверх»…

Фрунзика после фильмов Гайдая и Данелии воспринимали только как комедийного артиста. Его реплики из фильмов «Не горюй!»: «Конфетку хочешь? НЭту…», «Мимино»: «Я так ХОХОТАЛЬСЯ…», или из «Пленницы»: «А ты не путай свою личную шерсть с государственной!» – стали крылатыми. Я процитировала только три, но, по сути, каждую фразу, произнесённую Фрунзиком в разных картинах, можно считать шедевром, настолько это ярко и талантливо. Во Фрунзике всё и смешно, и парадоксально: и его огромный нос в сочетании с невероятно грустными глазами; и его пластика, необыкновенно гармоничная – в своей, казалось бы, полной некоординированности; и «неправильные», исковерканные обаятельным акцентом слова. А всё вместе – гениально. Потому что за всем этим, неправильным и нескладным, прячется нежная, добрая и ранимая душа…

Фрунзика, как и Сашу Демьяненко, не устраивало то, что в нём видят только «комика». Он играл в ереванском театре не только драматические, но и трагические роли. Он любил их и играл очень успешно.

Да и сама жизнь Фрунзика была драматичной…

Вот здесь я остановлюсь, потому что Фрунзик никогда не рассказывал мне о своей истории – в силу ли возрастной разницы, или потому что считал лишним посвящать людей, которые не были близкими, в перипетии собственной жизни…

Во всяком случае, с его милой женой, Донарой, сыгравшей в «Кавказской пленнице» тоже его жену, я виделась только в процессе съёмок и в те короткие часы, когда мы собирались всей группой. Она казалась мне славной и спокойной, поэтому известие о том, что и она, и сын Фрунзика оказались психически нездоровыми, стало для меня разорвавшейся бомбой.

Когда я была с творческой встречей в Ереване, Фрунзик пришёл на неё со своим братом Альбертом, а потом они пригласили меня поужинать. На другой день Фрунзик пригласил меня на свой спектакль в театр им. Сундукяна, а после спектакля мы опять пошли поужинать. Мы много разговаривали, но это были разговоры, касающиеся творчества. Фрунзик рассказывал о своём режиссёрском дебюте в кино – фильме «На дне» (единственном своём опыте в качестве кинорежиссёра). Но ничего не говорил о проблемах в семье. А я не спрашивала, считая вопросы бестактными. Как-то не принято было залезать в душу, если человек не собирается её раскрывать…

Так что для меня Фрунзик Мкртчян – только гениальный комедийный и драматический артист с большим режиссёрским потенциалом. И очень закрытый человек.

У армян есть прекрасная фраза-тост, которая дословно переводится «Беру твою боль на себя!». А Фрунзик носил СВОЮ боль в себе…

Я знаю, что история жизни моего отца заслуживает отдельной книги, и я надеюсь, что успею написать её. Собираю материалы давно. Но и в этой книге я не могу не рассказать ещё немного о папе.

В моей квартире в Москве на стене висит увеличенная фотография в рамке. На фотографии, датированной 38-м годом, курсанты-второкурсники Севастопольского военно-морского училища им. Нахимова. Первый набор. Во втором ряду, второй справа, – мой молоденький отец, Володька Варлей (так его звали друзья-«однокашники» до самой смерти, да и после неё!), курсант номер два первого набора, то есть набора 1937 года. Курсантом номер один был его друг-одноклассник Костя Сотников, а курсантом номер три – Лаврентий Кузнецов, будущий адмирал флота (отец встречался с ним и дружил до последних своих дней, а я была на похоронах Лаврентия Михайловича Кузнецова, а теперь иногда созваниваюсь с его дочерью Ларисой).

Совсем ещё мальчишки, только недавние московские школьники, прочитав объявление о первом наборе, отправляются через всю страну в Севастополь и поступают. И вот эти мальчишки учатся, сбегают в «самоволку». А в год окончания училища началась война. Вернее сказать так: отец прибывает на место назначения в Севастополь 21 июня. А на другой день начинается война. Командиром «морского охотника» он уходит в бой. Отец участвовал в двух оборонах Крыма, обе из которых были настоящими «мясорубками». Воевал на Чёрном море. Проводил корабли с десантом – морской пехотой. У отца ордена: Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, Великой Отечественной войны, «Победа»; медали – за оборону Севастополя, Керчи, Новороссийска, Поти, Туапсе, Одессы и других черноморских городов. И много других боевых наград. Был ранен, контужен…

Севастопольцы считают меня своей. А мои близкие друзья, Танечка Гагина (Таня Клюева в девичестве, сыгравшая Варвару в фильме Роу «Варвара-краса, длинная коса») и её муж, героический моряк-севастополец Дима, 9 мая несут портрет моего отца в шествии Бессмертного полка в Севастополе…

Многое об отце я узнала от Лаврентия Михайловича Кузнецова – уже после папиной смерти.

Сам отец очень мало мне рассказывал о себе – наверное, считал, раз я девочка, то мне и неинтересно – про нахимовское училище, про войну. Да и виделись с отцом мы нечасто и коротко: то он ходил в море, то работал на руководящих должностях, которые требовали сил и отдачи, но, главное, времени. Много лет он посвятил освоению Севера – и работая в «Севморпути», и в Министерстве морского флота, и будучи капитаном-наставником ледокола «Ленин». На несколько лет он уезжал в бухту Провидения на Чукотку, куда его направили начальником порта. А после этого он опять ушёл в море – был капитаном и на ледоколах, и на транспортных рефрижераторах, и на рыболовецких судах – от Мурманского пароходства. В шестидесятые несколько раз ходил на Кубу (только сейчас начинаю понимать, что это было связано с «Карибским кризисом»). В доме было огромное количество редких раковин и кораллов, которые я с радостью раздаривала…