Западе России, интернированным эстонцами белогвардейцам, по словам одного из участников событий Г. Гроссена, «был уготован нарвский мешок со вшами». И «восточная часть Эстонии покрылась многочисленными могилами солдат и офицеров русского воинства»[2099]. Аналогичная судьба была уготована десяткам тысяч красноармейцев погибших в 1919–1920 гг. в польских концлагерях.

— Говоря о ситуации на Востоке страны, ген. И. Данилов приводил воспоминания офицера Уральского Казачьего Войска, который утверждал, что: «не большевики нас сломили, а тиф, который занесли к нам большевики. Ведь общее число Казачьего Войска было 160 тыс. человек, теперь же нас осталось всего 40 тыс. На протяжении десятков верст можно было встретить станицы без одной живой души. Все вымерло»[2100]. И это только в одной Уральской области. Откуда появился на Урале «большевицкий тиф» докладывал Колчаку начальник уральского края Постников: «В губерниях тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в (конц)лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600… По-видимому, они все обречены на вымирание…, а зараза распространяется на весь город»[2101].

«Когда наши войска вступили за Урал и в Туркестан, — вспоминал нарком здравоохранения Н. Семашко, — громадная лавина эпидемических болезней… двинулась на нашу армию из колчаковских и дутовских войск. Достаточно упомянуть, что из 60-тысячной армии противника, перешедшей на нашу сторону в первые же дни после разгрома Колчака и Дутова, 80 % оказались зараженными тифом…»[2102]. «Некоторые корпуса, — подтверждал Колчак, говоря о своей армии, — представляют собой движущийся лазарет, а не воинскую силу. Дутов пишет мне, что в его оренбургской армии свыше 60 % больных сыпным тифом, а докторов и лекарств нет»[2103].

Картина отступления колчаковской армии, предвосхищала повторявшую ее картину отступления армии Юга России: вдоль «полотна великого Сибирского пути Эпидемия начала косить людей без жалости и без разбора, — вспоминал один из очевидцев, — Тысячи больных в непосредственной близости со здоровыми увеличивали число жертв. Попытка сдавать тифозных в поезда не помогала, т. к. везде выяснялось отсутствие медицинской помощи и самого необходимого для ухода за больными. Здоровые бежали в панике, а больные оставались на произвол судьбы и гибли. Вскоре можно было видеть чуть ли не целые эшелоны, груженные окоченевшими трупами, которые стояли ужасающими приведениями на запасных путях железнодорожных станций»[2104].

У отступавших колчаковских войск, по словам П. Флеминга, «более постоянной и более настойчивой и гораздо более острой была боязнь заболеть тифом», чем страх перед преследующей их Красной армией. «Невозможно даже приблизительно сказать, сколько десятков тысяч людей умерло в ту зиму от тифа. В одном только Новониколаевске с ноября по апрель от тифа умерло 60 тысяч человек…. Мужчины, женщины и дети мерли, как мухи… Часто люди, оказавшиеся в изоляции, умирали целыми вагонами. Никто не знал, сколько людей убил именно тиф, а сколько слишком слабых, чтобы топить печку, — холод. Все трупы… складывали, как дрова»[2105].

Красноармейцы, по словам П. Кенеза, страдали от болезней еще сильнее, так как имели худшие санитарные условия, испытывая недостаток медикаментов[2106]. Неслучайно Ленин в своем выступлении на VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. заявлял: «третий бич на нас надвигается — вошь, сыпной тиф, который косит наши войска…, нельзя представить себе того ужаса, который происходит в местах пораженных сыпным тифом, когда население обессилено, ослаблено, нет материальных средств… Или вши победят социализм, или социализм победит вшей»[2107]. В начале 1919 г. была создана Чрезвычайная военно-санитарная комиссия, летом был издан декрет о мобилизации медперсонала. Поголовная вакцинация Красной армии и флота началась с 1920 г.[2108]

Основной причиной роста смертности от инфекционных заболеваний в России, указывали представители Лейбористской партии Великобритании, посетившие страну Советов в 1920 г., являлась ее международная блокада: «Блокада… есть корень ужасных бедствий, которым Россия подвержена в настоящее время… Вызывающим наибольшие опасения результатом политики блокады оказалось отсутствие санитарно-гигиенических средств. Эпидемии сыпного и возвратного тифа охватили всю страну… В 1918–1919 имелось более миллиона случаев сыпного тифа, причем ни один город или деревня в России или Сибири не избежали заражения. В добавок к этому, случались эпидемии холеры, испанки и оспы. Мыло, дезинфицирующие средства и лекарства, необходимые для лечения этих болезней, отсутствовали в России из-за блокады. 200 или 300 тысяч русских умерло только от сыпного тифа, половина докторов, осуществлявших уход за больными тифом, умерла при исполнении обязанностей»[2109].

Всего от острых инфекционных заболеваний, по данным Наркомздрава, приводимым Е. Волковым, за 5 лет 1918–1922 гг. умерло в Европейской части России, без Северного Кавказа и Украины ~ 3,1 млн. чел.[2110] Если принять в расчет всю территорию всей Советской России, т. количество жертв инфекционных заболеваний составит не менее 4 млн. человек.

* * * * *

Несмотря на весь масштаб и ужас потерь от военных действий, террора и инфекционных заболеваний, все они меркли по сравнению с главной причиной повышенной смертности — смертью от голода. Само распространение эпидемических заболеваний являлось следствием, прежде всего, наступающего голода. На существующую зависимость в 1905 г. указывал видный экономист И. Озеров: в России «особенно характерной болезнью дурного питания является сыпной, или так называемый голодный тиф»[2111]. И именно голод — борьба за хлеб, лежала в основе свирепой, непримиримой ожесточенности крестьянской войны.

«Голод… с каждым днем становится все более и более угрожающим, — сообщал в мае 1918 г. французский дипломат Л. Робиен, — В Петрограде норма хлеба сейчас 45 граммов в день, причем хлеба из соломы. Три дня его не давали вовсе, а на четвертый его заменили 45 граммами подмороженной картошки… В различных местах прошли стихийные митинги, красногвардейцы стреляли в рабочих. Между властью и рабочими, как когда-то между царем и его народом, встала кровь»[2112].

В мае-июне большевики с трудом подавили голодные рабочие манифестации в Сормове, Ярославле, Туле, Нижнем Тагиле, Белорецке, Златоусте… 4 июня 1918 г. советник германской миссии в Москве К. Ризлер сообщал своему министру: «За последние две недели положение резко обострилось. Надвигается голод и его пытаются задушить террором. Давление, оказываемое кольчужным кулаком большевиков, огромно. Людей спокойно расстреливают сотнями. Все это, само по себе, не так уж плохо, но уже не может быть никакого сомнения в том, что физические средства, которыми большевики поддерживают свою власть, иссякают. Запасы бензина для автомобилей подходят к концу, и даже латышские солдаты…, уже не являются абсолютно надежными — не говоря уже о крестьянах и рабочих. Большевики чрезвычайно нервничают и чувствуют приближение своего конца, и поэтому все крысы начинают покидать тонущий корабль.…»[2113].

Наибольшую смертность от голода давали, прежде всего, города Северо-Западного промышленного района. Наиболее показательным здесь являлся пример Петрограда, где в январе-апреле 1920 г. коэффициент