Все это почти один к одному совпадало с той историей, которую Франциска доверительно рассказывала медсестре Малиновской и другим, вплоть до того что Париж был вкючен в рассказ как конечная цель побега. Эту подробность, равно как и рассказ о том, что Александр Чайковский раздобыл какой-то не имеющий названия аппарат, который она использовала, чтобы изменить внешность, Франциска позднее удалила из своего рассказа. Этой историей Франциска очертила границы, вдоль которых она будет вынуждена следовать, сталкиваясь не только с недостатком доказательств, но также с поправками, постоянно вносимыми ею самой. Если бы в самом начале Франциска относилась к своим претензиям на титул и имя великой княжны как к чему-то большему, чем просто развлечение, призванное скрасить ее пребывания в Дальдорфе, она, конечно же, придумала бы более последовательную и правдоподобную историю без столь видимых противоречий. Возможно, что рассказ о спасении тоже связан с ее реальной жизнью. Малое время, отпущенное на размышления, и недостаточная предусмотрительность могли заставить ее выдумать фамилию «Чайковский», но подобие этой фамили ее собственной заставляет думать о подсознательном смешении реальности и вымысла. Точно так же когда Франциска изображает человека, якобы спасшего ее, она делает его потомком польского мелкопоместного дворянства, к которому принадлежит и ее семейство {42}.

Сведения по крупицам попадали к Франциске и от тех, с кем она встречалась – приближенных ко двору аристократов, эмигрантов, бывших придворных и просто любопытных людей. Простое человеческое желание помочь молодой женщине, которую многие принимали за великую княжну Анастасию, на долю которой выпали страшные потрясения, почти наверняка помогало Франциске узнать ценные сведения. Все эти люди в своих благих попытках помочь восстановить ей утраченную память, говорили о прошлом и рассказывали о жизни при дворе русского императора. Об этом вспоминал Николай фон Швабе, рассказывая о времени, когда Франциска жила у него {43}. В некоторых случаях сведения подавались в открытой форме, как это имело место в случае, когда во время посещения баронессы Буксгевден Пойтерт пыталась подсказать претендентке, рассказывая шепотом на немецком языке о лицах, изображенных на фотографии. В других случаях от Франциски и вовсе ничего не требовалось, как это случилось во время ее встречи с Николаем Саблиным и адмиралом Федоровым, когда эти двое громко предавались воспоминаниям о семействе Романовых, об отдыхе и придворных. Все это служило такой отправной точкой в знакомстве с частной жизнью императорской семьи, которая не требовала от Франциски ничего, нужно было только молчать и слушать.

Безусловно, что ряд догадок о том, как ей себя вести, Франциска строила на всякого рода домыслах и предположениях. По ее представлениям только аристократ будет жить в убеждении, что ему дано право повелевать и считать, что все ему обязаны; только аристократ будет вести себя неблагодарно и потребительски по отношению к тем, кто пытается помочь ему; только аристократ будет проявлять интерес к чтению; только аристократ может владеть более чем одним языком (при этом она забыла, что, когда сама была юной девушкой, знала три языка); только аристократ умеет играть на рояле (хотя сама Франциска никогда не демонстрировала музыкальных способностей); только аристократка умеет вышивать (Франциска, несомненно, умела вышивать, как и большинство девушек-кашубок). Такая точка зрения, порожденная классовыми предубеждениями, могла иметь место, но интересно, как у Франциски могли родиться подобные представления об аристократах и их привилегиях? Маловероятно, что она была дурно воспитанной молодой женщиной, совершенно не представляющей, как вести себя в обществе, но все-таки как могло случиться так, что ни фон Клейст, ни герцог Лейхтенбергский не смогли заметить ни одного неловкого жеста или допущенной по незнанию ошибки, которые разоблачили бы ее игру?

Ответ, как и во многих других случаях, будет простым – неправильно думать, что с первых же минут после сочинения этой истории Франциска ежечасно и ежедневно годами играла избранную ею роль под прицелом безжалостной критики. Можно не сомневаться, что она очень хорошо разбиралась в людях и обстоятельствах и обладала даром схватывать на лету, усваивать разные сведения и присваивать их себе, выдавать за собственные переживания. Однако она была достаточно осторожна, чтобы не участвовать в ситуациях, в которых была определенная степень риска. В течение месяцев, проведенных ею в семье барона фон Клейста, Франциска редко садилась вместе со всеми за обеденный стол, предпочитая есть в своей комнате, в одиночестве, и этому стилю поведения она следовала и тогда, когда жила у фон Швабе, и в замке Зееон у Лейхтенбергов, а также в Кенвуде, поместье Ксении Георгиевны. Обратите внимание на ее замечание барону фон Клейсту, сделанное по поводу того, что члены его семьи «не следуют» тому этикету, которого требует положение, которое она якобы занимает. Несомненно, это замечание до некоторой степени снизило напряжение, испытываемое ею, а когда она наконец стала садиться за стол вместе с хозяевами, то большую часть времени проводила в молчании и скорее всего пристально наблюдала за всем, что происходило вокруг нее, и сообразно с этим вносила исправления в свои собственные действия. Помимо этого, сославшись на плохое самочувствие, она могла также найти выход из любой ситуации, в которой чувствовала себя неуверенно, и не допустить каких-либо грубых ошибок.

Но что можно сказать о тех, с кем встречалась Франциска? Какое объяснение можно дать вынесенным ими вердиктам в отношениии претендентки? В ее умении общаться с людьми было нечто удивительное и вместе с тем нечто простое. Заметить это могли лишь немногие, поскольку Франциска обладала талантом быстро оценивать тех, кто встречался с нею. Тем, кого она считала сочувствующими ее делу, она давала пространные интервью, а тех, в ком подозревала угрозу, чаще всего встречала молчанием и полной отстраненностью от беседы. Когда Франциска должна была явиться на встречу, которая могла стать непредсказуемой, она ссылалась на слабое здоровье и не отвечала на вопросы, минуя катастрофу. В зависимости от обстановки Франциска могла говорить или хранить таинственное молчание. Когда ей приходилось встречаться с совершенно незнакомыми посетителями, она постоянно пыталась выведать у тех, кто был рядом с ней, имена и сведения о незнакомцах, так произошло при встрече с Татьяной Боткиной, Анатолием Мордвиновым и Феликсом Дасселем.

Проблема заключается в том, что ни один факт признания или непризнания во Франциске великой княжны Анастасии не был особенно убедителен. Исключим из числа лиц, участвовавших в опознании, тех, кто никогда не встречался с претенденткой и судил о ней только на основании фотографий или анекдотических сведений, как это сделали бывшая няня Маргарета Игер и учитель музыки Александр Конрад, исключим и тех, кто в действительности никогда не встречался с Анастасией Николаевной, как принцесса Кира Прусская и князь Феликс Юсупов, а также тех, кто в лучшем случае имел мимолетную встречу с великой княжной, как кронпринцесса Цецилия Прусская, Мария Распутина и балерина Матильда Кшесинская, и в результате получим внушительный список лиц, не признавших в претендентке великую княжну Анастасию. Это баронесса Буксгевден; принцесса Ирина Прусская (несмотря на то что позже она изменила мнение); великая княгиня Ольга Александровна; княгиня Нина Чавчавадзе, сестра принцессы Ксении Георгиевны; принцесса Вера Константиновна; супруги Жильяр, причем, как это нам это известно теперь, каждый из них ; учитель Чарлз Сидни Гиббс; Мария фон Гессе и ее дочь Дарья; графиня Холленштейн (которая, несомненно, знала Анастасию лучше и встречалась с ней гораздо чаще, чем например кронпринцесса Цецилия); бывшие придворные Николай Саблин, адмирал Федоров, Анатолий Мордвинов, барон Жорж Таубе и Василий Войтинский. В этом перечне не упомянуто имя Алексея Волкова, явно противоречивые впечатления которого затрудняют классификацию его заключения.