Карл Поппер, придерживающийся похожих взглядов, заявил в 1950 году, что «только человеческий мозг может придать значение бессмысленным полномочиям вычислительной машины». Поппер и Поланьи считали, что у людей есть неотделимая «ответственность» и что наука существует только в силу сознательных и ответственных решений. Поланьи утверждал, что наука должна существовать на нравственной основе. Было что-то воспитательное в слове «ответственность», оно отличалось от видения Эддингтона, как разум воспринимает духовный мир. В нем также чувствовалась связь с Холодной войной. Поланьи нападал на изображение Лапласа, так как «оно склоняет к тому, что материальное благополучие…является высшим благом» и что «политические действия формируются силой». Эти доктрины он в большей степени связывал с Советским правительством, нежели с другими великими державами.

Это было основной темой формальной дискуссии на тему «Разум и вычислительная техника», которая проходила на факультете философии в манчестерсокм университете 27 октября 1949 года. Все началось со спора Ньюмана и Поланьи о значимости теоремы Геделя, а закончилось обсуждением клеток мозга между Аланом и физиологом Д.З. Янгом. Философ Дороти Эммет сказала: «Важным отличием, кажется, является отсутствие сознания у машин».

Но эти слова не могли удовлетворить Алана. Он написал свое мнение в статье, которая вышла в философском журнале в октябре 1950 года. Типично, что стиль его статьи в журнале мало чем отличался от его разговора с друзьями. Таким образом, он ввел идею определения «мышления» или «ума», или «сознания» посредством сексуальной игры в догадки.

Он придумал игру, в которой допрашивающий должен решить на основании лишь письменных показаний, кто из двух людей в другой комнате был мужчиной, а кто женщиной. Мужчина должен был обмануть допрашивающего, а женщина — убедить его, так, чтобы они вдвоем делали одинаковые заявления: «Я женщина, не слушайте его!».

Вся суть игры заключалась в успешной имитации мужчиной ответов женщины, что ровным счетом ничего не доказывало. Пол зависел от фактов, которые нельзя было свести к последовательности символов. В отличие от этого он хотел доказать, что принцип имитации применялся в «мышлении» и «уме». Если компьютер на основе написанных ответов на вопросы не мог различить людей, тогда можно сказать, что он может думать.

Без сравнения нельзя говорить о мышлении или сознании другого человека, и он не видел причин относиться к компьютерам по-другому.

В этой статье было много информации из его отчета НФЛ, который, конечно же, так и не был опубликован. Но также в ней можно было найти новые открытия, хотя и не очень значительные. Он рассказал шутку, в которой гордый атеист отказывается быть ответственным ученым. Он насмехается над так называемыми “Богословскими возражениями” против наличия интеллекта у машин. Еще более двусмысленным стал его ответ на “экстрасенсорное восприятие”. Он писал:

Эти тревожные феномены, похоже, противоречат всем привычным научным представлениям. О, как нам хотелось бы опровергнуть их! К сожалению, статистических доказательств в пользу, скажем, телепатии набралось немало. Непросто так перестроить мышление, чтобы принять подобные новые факты. Приняв их, легко дойти и до веры в привидения, или домовых. А первой будет отринута мысль о том, что наши тела движутся, попросту подчиняясь законам физики, и аналогичным, пусть еще не открытым закономерностям.

Читатель, наверное, задумался, а в самом ли деле доказательств достаточно много и не играют ли с ним некую шутку. Дело в том, что Алан определенно остался тогда под впечатлением от утверждении Д.Б. Райна о наличии экспериментальных доказательств в пользу экстрасенсорного восприятия. Возможно, интерес нашел отражение в его увлечении снами, пророчествами и совпадениями, как бы то ни было, для себя ученый ставил во главу угла широту мышления и открытость новым идеям: имеющие место факты всегда важнее того, о чем удобнее думать. С другой стороны, не мог пролить свет, подобно менее осведомленным людям, на противоречивость данных идей с помощью принципа причинности, воплощенного в существующих законах физики и прекрасно подтвержденного экспериментами.

Мысль об «обучении» машины также получила развитие с 1948 года. К тому моменту Тьюринг, вероятно, методом проб и ошибок понял, что метод кнута и пряника работает удручающе медленно, а также осознал, отчего так происходит:

Применение наказания и поощрения, в лучшем случае, может являться лишь частью процесса обучения. Грубо говоря, если наставник не располагает иными средствами общения с учеником, то количество информации, которую возможно передать, не превышает числа примененных поощрений и наказаний. К тому моменту, когда ребенок научится повторять «Касабланку», сидеть ему будет трудновато, если текст можно открывать лишь с помощью техники «двадцати вопросов», а каждое «НЕТ» выльется в удар. В силу вышесказанного крайне важно иметь другие, «не эмоциональные» каналы коммуникации. С их помощью можно обучать машину, применяя поощрение и наказание, научить ее выполнять приказы, отданные на каком-либо языке, например, языке символов. Приказы следует передавать через «не эмоциональные» каналы. Применение данного языка существенно сократит число потребных вознаграждений и наказаний.

В самом деле, мальчик на горящей палубе бездумно выполнял приказы, чем уподобился компьютеру. Тьюринг предполагает, что обучающаяся машина способна достигать «сверхкритического состояния», когда, по аналогии с радиоактивными веществами по достижении критической массы машина начнет производить больше мыслей, чем в нее вложено. По сути, так выглядела картина его собственного развития, описанная несколько более серьезно, чем в 1948 году, вместе с утверждением, что и его собственная самобытность была, в какой-то степени предопределена. Возможно, он думал о последовательностях функции арктангенса или о законе движения в условиях общей теории относительности, когда впервые начал складывать в уме данные идеи. Мысль, опять же, была не нова. Бернард Шоу в «Назад к Мафусаилу», так осветил вопрос, когда Пигмалион произвел свое устройство:

ЭКРАСИЯ: Он что не способен сделать что-нибудь свое?

ПИГМАЛИОН: Нет. Но, знаешь ли, я не сказал бы, что кто-нибудь из нас способен сотворить нечто поистине свое, хотя Марцелл и думает, что можем.

АКИД: А на вопрос он может дать ответ?

ПИГМАЛИОН: О, да. Вопрос, ведь, побуждает, как тебе известно. Спроси его.

Многое из написанного Аланом представляло собой обоснование доводов Пигмалиона, которые высмеивал Шоу, сторонник теории о Жизненной Силе.

На этот раз он также предложил тщательно сформулированное пророчество, взвешенное и нацеленное отнюдь не на газетных репортеров.

«Я полагаю, что через пятьдесят лет станет возможно программировать компьютеры, способные хранить примерно 109 единиц информации. Будет возможно так хорошо научить их играть в имитацию, что средний «допрашивающий» не преуспеет более чем в 70 процентах случаев в выявлении машины после пяти минут разговора. Изначальный вопрос «способна ли машина мыслить» я считаю бессмысленным и не заслуживающим обсуждения. Тем не менее я считаю, что к концу века использование слов и общие представления настолько переменятся, что можно будет говорить о мышлении машин, не ожидая встретить противоречие.»