Годы жизни в Темпельбурге снабдили Солоневича бесценным материалом для понимания германской истории, специфических сторон германской жизни, германского характера. Надо отметить, что в период написания своей статьи «Россия и гитлеризм» (сентябрь 1938 года) он был более «снисходителен» к особенностям национального характера немцев и к их коллективной «обеспокоенности» поисками жизненного пространства:

«Немцы в самом деле являются народом без пространства — Volk ohne Reum. На их бранденбургских песках даже картошка не растёт без искусственных удобрений. Нет железа, нет нефти, нет цветных металлов, нет марганца, нет наших аршинных чернозёмов. Есть только железное трудолюбие. Можно как угодно смеяться над немецкой расчётливостью и над этими бесконечными „Verboten“, но нужно войти в положение немцев, хотя бы уже для того, чтобы в тот момент, когда мы будем иметь возможность договариваться (сейчас мы этой возможности не имеем вовсе), учесть некоторые основные факты немецкой истории, немецкой психологии и немецкой географии».

Темпельбургская ссылка избавила Солоневича от иллюзий в отношении «германского образа жизни». Ссылка в провинцию дала ему возможность заглянуть за кулисы немецкой жизни. «Я не хочу ничего идеализировать и ничего очернять, — писал он, — немецкий быт, исконный и кондовый немецкий быт, сложившийся веками и освящённый традицией — есть вещь истинно отвратительная: такого отвратительного быта, злобного, завистливого, грязного — я никогда и нигде не видал. Этот именно быт объяснил мне исторические судьбы Германии — от завоевания Рима до потери Берлина».

В первые месяцы пребывания в Померании Солоневич еженедельно наносил визиты в темпельбургский отдел полиции, чтобы «отметиться в наличии». Подобный контроль сохранялся до начала 1942 года. Потом у полицейских чинов работы прибавилось: появились тысячи остарбайтеров, военнопленных, всё чаще приходилось организовывать облавы на бежавших из концлагерей «врагов режима». Солоневичу разрешили отмечаться ежемесячно, что позволило ему совершить несколько самовольных отлучек, достаточно рискованных, — в Берлин. Юрий в то время работал в немецких изданиях художником-иллюстратором и карикатуристом. Если для Кукрыниксов главным объектом для сатирических насмешек был Гитлер, то для Юрия — Сталин. После войны, будучи уже в США, младший Солоневич всегда указывал в своих биографических справках: «В Германии являлся антикоммунистическим иллюстратором».

Первую после высылки поездку в Берлин Иван предпринял для того, чтобы предупредить сына и невестку: объявленная Гитлером война Соединённым Штатам — начало катастрофы! От Берлина не останется ни пуха ни пера! Удирайте из столицы! Чем быстрее это будет, тем лучше. Прогноз оказался точным. Бомбёжки союзной авиации с 1942 года становились всё более разрушительными, а с 1943-го откровенно беспощадными, направленными на подавление «боевого духа» населения. Молодые Солоневичи послушались совета. Они пробыли неделю в Темпельбурге, а затем поселились в гостинице деревни Альт-Драгайм.

Два-три упоминания о поездках Ивана в Берлин, эскизных, без подробностей, можно обнаружить в его статьях послевоенной поры. Во втором (от 2 сентября 1948 года) и третьем (от 16 сентября 1948 года) номерах газеты «Наша страна» он, в частности, упоминал о своей встрече с Власовым, о ночной дискуссии с ним «под водочку». «Собеседникам» ни о чём договориться не удалось. Солоневич упорно не верил в конечный успех планов «военного сотрудничества» с Гитлером с целью освобождения России.

В июне 1942 года Отто Бройтигам, советник Альфреда Розенберга по делам русских эмигрантов, созвал конференцию пронацистски настроенных подопечных. Они должны были продемонстрировать поддержку военным действиям рейха на Востоке, выступить с призывами к Красной армии и русскому населению «отказаться от бесполезного кровопролития» перед лицом подавляющего превосходства вермахта. Иван Солоневич даже не рассматривался в числе кандидатов на конференцию: Бройтигам знал, что тот по-прежнему придерживается «неприемлемой» для рейха позиции.

Тем не менее с конца 1941 года на оккупированной территории Советского Союза стали появляться книги Ивана Солоневича, в первую очередь «Россия в концлагере» и повесть «Памир». В газетах, которые издавали немцы, публиковались перепечатки «идеологически подходящих» фрагментов из его произведений. Делалось это без ведома и разрешения автора.

Оккупационная пресса по разным каналам доставлялась в советские «компетентные органы» и тщательно анализировалась на предмет выявления пособников гитлеровского рейха. Постоянное появление имени Солоневича в «фашистских газетёнках» побудило Лубянку «поднять» архивные дела, заведённые на него[178].

После войны Иван постарался внести ясность в вопрос о публикациях его произведений немцами в годы войны, не желая выглядеть в глазах своих последователей, почитателей и будущих биографов коллаборантом нацистов. «Я тут решительно ни при чём, — написал он в статье „Два лагеря“ (от 30 ноября 1948 года), — и никаких геройских подвигов с моей стороны не потребовалось. Какой-то оборотистый немец, промышлявший в Риге в отделе Пропаганда-Норд, издал три моих книги общим тиражом в 600 000 томов на русском языке и для „востока“. Я потом письменно разыскал этого немца — не для того, чтобы получить с него мой гонорар, а для того, что я в том издании решительно ни при чём».

Солоневич считал, что «популяризацией» своего творчества в России он обязан также НТС: «Партия солидаристов захватила в свои руки все русские газеты в оккупированных зонах… Я до сих пор не знаю, из каких соображений это было сделано: из чисто литературных или из политических»…

В Темпельбурге писатель снова встретил «белокурую Валькирию», ту самую, которая в Берлине приходила к нему полакомиться шоколадом и с детской наивностью рассказывала о том, как их, школьников, готовят «управлять Россией». Солоневича поразило тогда, с какой безапелляционностью двенадцатилетняя девчушка говорила о том, что немцам не нужно изучать русский язык, что он им в России не понадобится.

Повзрослевшая Валькирия шагала под звуки духового оркестра среди двух-трёх сотен беременных женщин, эвакуированных из Берлина по причине частых бомбёжек. Горожане сбежались посмотреть на женщин, с восторгом повторяя: «Это настоящее солдатское братство». «Беременный батальон» направлялся в лагерь для беженцев, чтобы переждать там трудные времена.

Солоневич не смог удержаться от иронии: «Действительно золдатентум! Здесь ничего не скажешь! И ребят-то сколько?! Приказ есть приказ: приказано было рожать. В других странах идёт пропаганда рождаемости, дают премии — и ничего не выходит. Здесь достаточно было приказа. Мы — народ без пространства — Фольк оне Раум. Нам нужны новые территории. А для того чтобы заселять эти новые территории, — нам нужны новые солдаты. Логики немного, — но есть приказ».

Писатель подошёл к матери Валькирии (она тоже ожидала ребенка «для фюрера»), чтобы перекинуться словом-другим. Ничего радостного она не рассказала: её муж, директор школы, погиб на Восточном фронте, дом на Штирштрассе, 16, в Берлине, в котором все они жили до войны, сгорел после бомбёжки. Вместе с ним превратилась в золу библиотека писателя. Несмотря на все свои утраты и потери, обе «Валькирии» продолжали твердить: