Опираясь на такой подход, Яковенко от имени душеприказчиков обращался к уездным земским управам, просил их «сообщить сведения обо всех существующих в уезде народных библиотеках, наметить несколько новых пунктов, принимая во внимание наиболее бедные селения, где, по мнению управы, сильнее всего ощущается потребность в общественной народной библиотеке, принять на себя заботы по устройству библиотек, как-то: испросить разрешение на открытие их, приискать помещение и заведующих лиц И т. п., внести в предстоящее очередное собрание предложение об ассигновании для каждой библиотеки 50 р.». Лишь при такой взаимной поддержке можно будет выполнить лучшим образом завещание Павленкова. Яковенко подчеркивалось также и то место из завещания, где речь шла о дальнейшем поддержании библиотек за счет принадлежавших издателю средств, именно тех остатков и доходов, которые могут получиться по выполнении всех сделанных в его завещании указаний. Однако для нормальной работы библиотек потребуется, конечно, повседневная поддержка их — и материальная и моральная — со стороны местных земцев.

В конце письма душеприказчиков высказывалось пожелание, чтобы на рассмотрение уездных земских собраний были внесены вопросы о наименовании этих библиотек именем жертвователя Ф. Ф. Павленкова.

И хотя душеприказчикам Ф. Ф. Павленкова до поражения революции 1905 года и наступления периода реакции при поддержке земств, других общественных организаций удалось организовать, как уже отмечалось, даже большее количество библиотек-читален, нежели завещал издатель, однако судьба их оказалась весьма печальной: доступ читателей к ним ограничивался властями, а затем в связи с ожесточением борьбы против малейшего проявления вольнодумства эти рассадники народного образования были вообще задушены.

В январе 1914 года В. И. Ленин во вставке к статье Н. К. Крупской «К вопросу о политике народного просвещения», отметив, что в цивилизованных странах оказывается всяческое содействие устройству библиотек, с едкой иронией, с гневом и возмущением писал совсем об иных порядках на родной земле: «А у нас министерство народного, — извините, — “просвещения" прибегает к самым отчаянным усилиям, к самым позорным полицейским мерам, чтобы затруднить дело образования, чтобы помешать народу учиться! У нас министерство разгромило школьные библиотеки! Ни в одной культурной стране мира не осталось особых правил против библиотек, не осталось такого гнусного учреждения, как цензура. А у нас, помимо общих преследований печати, помимо диких мер против библиотек вообще, издаются еще во стократ более стеснительные правила против народных библиотек! Это — вопиющая политика народного затемнения, вопиющая политика помещиков, желающих одичания страны». Вслед за этим глубоко взволнованным обвинением, брошенным в лицо царским сатрапам, Владимир Ильич обращается и к истории с завещанием Ф. Ф. Павленкова. Он доказывает филантропичность таких искренних душевных порывов в условиях самодержавного деспотизма. Благородным начинаниям не суждено реализоваться иначе, как путем свержения существующих эксплуататорских порядков. «Некоторые богатые люди, вроде Павленкова, — писал В. И. Ленин, — пожертвовали деньги на народные библиотеки. Теперь правительство диких помещиков разгромило библиотеки». И дальше читаем ленинское обращение ко всем подвижникам народного просвещения: «Не пора ли тем, кто хочет помочь просвещению в России, понять, что деньги жертвовать надо не на подчиненные министерству и подлежащие разгрому библиотеки, а на борьбу за политическую свободу, без которой Россия задыхается в дикости».

Такой взгляд, исключительно сквозь призму революционных задач момента, на проявление заботы прогрессивного издателя о том, чтобы и после его смерти осуществлялось дело всей жизни — служение народному образованию и просвещению — отражает в себе отголоски тех идейных расхождений, которые обнаруживались между набирающей силу новой волной освободительного российского движения и представителями народнических течений, с которыми так близко был связан Павленков. К тому же о масштабах сделанного Флорентием Федоровичем, о многих подлинных устремлениях его издательской деятельности общественному мнению того времени было известно очень мало.

Даже после смерти Павленкова его служение прогрессивным идеям не на словах, а на деле не было по достоинству оценено. Это объяснялось прежде всего непричастностью издателя формально ни к каким определенным партиям и течениям. Он стоял как бы особняком, был беспартийным и надпартийным. Оттого, писал Рубакин, «левые замалчивали Павленкова, чтобы не дразнить реакционных и казенных гусей, а правые, чтобы не раздувать славы неблагонадежного издателя». Подпольная и зарубежная печать того времени, как и революционная интеллигенция, тоже не почтила Павленкова своим вниманием: огромное большинство видело в нем «слишком много элементов коммерции», чего на самом деле не было.

Все предприятие Павленкова, хотя и несет на себе отпечаток определенной дани позитивизму в области философии и естествознания, проникнуто исключительным вниманием к запросам широких масс на хорошую образовательную книгу, неподдельным желанием издавать и удешевлять, насколько возможно, только книгу, пробуждающую лучшие чувства в народе. Правда, само понимание народа было у него слишком общим. Он не был близко связан ни с крестьянством, ни с нарождающимся рабочим классом, хотя верой и правдой служил делу распространения знаний среди них.

Из короткого жизненного срока, отведенного Павленкову, он дважды находился в ссылке (в Вятке и Западной Сибири) общим сроком почти десять лет, восемь раз был арестован, более двух лет отсидел в тюрьмах Санкт-Петербурга, Вятки, Вышнего Волочка, Тюмени… Как итог всех этих «милостей» — почти двадцать лет мучился чахоткой.

За тридцатипятилетний срок издательской деятельности, несмотря на противодействие цензуры, выпустил свыше 750 книг и брошюр общим тиражом, превышающим три с половиной миллиона экземпляров. Им изданы собрания сочинений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Д. И. Писарева, Г. И. Успенского, Ф. М. Решетникова, Ч. Диккенса, В. Гюго и многих других. Выпущенная им «Пушкинская библиотека» состоит из сорока книг, «Лермонтовская» — из восьмидесяти, «Гоголевская» — из тридцати. Сто книг вышло в предпринятой издателем «Сказочной библиотеке», сорок — в «Библиотеке полезных знаний». Почти двести томов вобрала его серия «Жизнь замечательных людей».

Отличительной особенностью деятельности Павленкова было то, что он упорно работал из года в год, преодолевая все препятствия, которые вставали у него на пути. Ему не смогли помешать ни реакция, ни цензурные строгости, ни материальные трудности. Как писал один из павленковских биографов, этот шестидесятник бодро вошел «в чужие, негостеприимные годы и с честью поработал в них. А главное, работал — плохо ли, хорошо ли — до конца». Современники отмечали, что трудился Флорентий Федорович с редкой настойчивостью, не разбрасываясь, не переходя границ расчетливой осторожности. Всего Флорентием Федоровичем было напечатано книг на сумму около трех миллионов рублей. Но все это он считал не своим, личным, а всенародным достоянием. «В последний раз, когда я его видел, — очень незадолго перед смертью, — писал один из друзей Флорентия Федоровича, — я его застал все в той же его многолетней бедной квартирке, на ногах, за письменным столом, как всегда, среди вороха корректур, оттисков, клише, рукописей. Он был уже в последнем градусе чахотки, но все еще устраивался на долгую работу. Показывая мне новую рабочую лампу, он горько жаловался на своего домохозяина за то, что тот не разрешает устроить электрического освещения (“а еще профессор, человек с европейским именем!” — прибавил он), ему так хотелось писать без керосина, без свечей, столь портящих и без того спертый воздух полутемного кабинета, окнами на двор, — ему хотелось немножко облегчить и старческие глаза, и больную грудь. — “Собираюсь приняться за большое и хорошее дело, — за народную энциклопедию! — весело говорил он, кашляя: — Издал вот эту энциклопедию для интеллигенции, — теперь необходимо и для народа…”