Велел подойти.

— Ты чего?

— Ищу пивоварню Вайсфельда.

Он в кривой, иронической ухмылке приоткрыл щербатый рот и сообщил, что нет никакой пивоварни Вайсфельда. И Вайсфельда никакого давно нет. Янина кивнула, к такому повороту она была готова, она поправилась: ей бы попасть на то место, где стояла эта пивоварня.

— А я-то думал, что у тебя кто-то из этих, — не совсем понятно выразился конвойный.

Но Янина его поняла и быстро сказала, что к «этим» она никакого отношения не имеет. Ей просто сказали идти вслед за ними, они приведут.

Конвойный снова хмыкнул. Хотел что-то сказать, потом понял, что ему лень разбираться в этом бледном утреннем деле, да и по виду черная от голода девка ничем не была интересна. Кроме чуть безумного взгляда. А этого нам не надо. Махнул рукой.

Улица опять немного повернула вправо и забирала все выше и выше, хотя и понемногу. Замковая все же гора.

Теперь жутко захотелось есть. Янина думала, что научилась еще в лесу переносить голодовку легко, живот вроде как прилипает к позвоночнику, и все, главное — не думать о каше и хлебце. А тут… и поняла: воздух, сладковатый, неуловимый для сердца сытого ходока, запах в воздухе, тонкая пленка чего-то питательного.

Конвойный повернулся к ней — она уже, как-то так получилось, шла почти вслед за ним, чуть ли не как второй конвойный, за что даже заслужила несколько удивленных, если не хуже, взглядов со стороны редких прохожих: во что ввязалась, дорогая?

Конвойный повернулся к ней, улица наползла на округлый выступ, плотно облепленный брусчатым камнем, от него развилка. «Эти» должны были, по словам щербатого, идти направо. «У нас там свое дело, — с ухмылкой сообщил он, и ей ничего не хотелось знать про смысл его ухмылки. — А тебе вниз».

Вниз вела узкая, но тоже мощеная улочка, полого изгибающаяся, над ней справа торчали из-за каменных заборов сухие ветки голых слив, а слева, почти под ногами, располагались, как на террасах, линии домов, построенных ниже по склону. Все с маленькими аккуратными палисадничками.

Доходяги ушли, так ни разу и не глянув в сторону провожавшей их девушки. Янина вдруг оробела — из-за ощущения, что приближается к местам, где что-то уж скоро прояснится. шагнула по дороге, ведущей вниз. И почти сразу же снизу раздался нарастающий механический рев. Какой-то сдвоенный, с громадным прицепом грузовик стремился вырваться из-под горы на каменный лоб. Перед ним шел человек в немецкой форме, с двумя флажками и болтающимся на шее «шмайссером». За хвостом автопоезда суетились еще какие-то люди. Янина прижалась к холодному цементному заборчику щекой и закрыла глаза. Долго, невыносимо долго, почти минуту, мимо всплывало ревущее чудище, некоторое время зависло на каменной выпуклости, облитое внезапным, ненужным рассветным светом, отчего бегавшие вокруг фигуры казались грязненькими ангелами, и повернуло направо, в город.

Янина постояла еще немного и стала спускаться вниз по улице, как будто проникала в пещеру, только что оставленную гигантским хозяином.

Дорога плавно петляла, пока не добралась до довольно широкой площади, на которую выходили три пары больших, почти паровозного размера, ворот в нахлестных кованых петлях. Створка одних была приотворена, а потом открылась шире. Там обнаружилась жизнь. Широкая телега, не крестьянского вида, очень широкая, можно стол поставить, на заднюю часть положены толстые доски; четверо молчаливых мужиков в длинных фартуках, подпирая толстыми кольями, попарно вскатывают на телегу огромную бочку.

Пивоварня.

Здесь уже можно спрашивать.

Янина понимала: спрос — дело важнейшее, и не к каждому с ним подступишься. Вон как все заняты. Те бочку ворочают, этот с раскрытой тетрадью стоит, на поясе чернильница, сейчас запишет что-то. Идет мимо быстрый мальчик в тужурке, перебегает по холоду из тепла в тепло — остановить, что ли? Жалко. Теперь такой же бежит обратно. Решилась. На вопрос о Вайсфельде мальчик легонько передернулся, то ли от странности вопроса, то ли от холода, и быстрым боковым ходом нырнул в дверь конторы.

Так, не вышло.

Из конторы почти сразу появился бородатый, дворницкого, простонародного вида дедусь, взгляд недоверчивый, но с любопытством. Янина поняла: ей ничего не надо говорить — такой сам спросит. Мальчишка, наверно, шепнул ему — Вайсфельда ищут.

Однако не спросил. Вернулся в контору — подбросить угольку в печку, наверно.

Так, что ли, стоять?

Янина оглянулась. Надо искать все же способ объявить здесь, среди этого явно пивоварного производства, о цели своего визита. Из конторы, где сидели и мальчик, и дедусь, вышел высокий, в пиджаке молодой человек — строгий, тонколицый. Приблизился.

— Прошу, пани?

Она поняла: можно говорить, воспитанные поляки всегда так начинают.

— Мне нужна пивоварня Вайсфельда.

Тонкое лицо сделалось еще тоньше, как будто от внутренне примененного усилия, глаза сверкнули одной перебегающей искоркой.

— Должен заметить, такой пивоварни теперь нет. Да и не было никогда, кроме… такой пивоварни нет.

— А что есть? — спросила Янина просто от растерянности.

— Есть пивоварня пана Чечковского. — Молодой человек по-поручицки щелкнул каблуками — так, она знала, приканчивается неприятный разговор воспитанным польским паном.

— Но тогда, может… Я ищу одного человека…

— К услугам пани. — Вежливо поклонился.

— Я ищу Вениамина Порхневича.

Молодой поляк стал выше ростом из-за втянутого трепещущими ноздрями воздуха, и в облике объявилась сильная надменность.

— Пшепрашем, пани, но такого имени здесь не может звучать.

От неожиданности речь стала немного невразумительной. Почему, например, не может звучать?

В момент недоразумения открылась дверь в совсем другой части двора, и оттуда раздался голос важный, голос, явно решающий для этих мест, с хрипотцой и даже трещиной в глубине:

— Ясь, ходзь тутэй.

Ясь жестом обрисовал мизансцену: он тут не просто так, тут дьявол его знает, что за случай, дядя. Хриплый голос принадлежал дяде Яся.

— Тут ищут Вениамина Порхневича.

Поскольку сказано было громко, даже в самом воздухе что-то случилось, Янина не поняла что, но почувствовала. Даже бочка, кажется, стала от удивления чуть тяжелее, и грузчики усилили совместный сип.

Дядя, пан Чечковский, сделал беззвучный, но однозначный знак племяннику: веди сюда эту спрашивающую.

Время было военное, грубое, каждый сам за себя, но пан Чечковский сохранил остатки прежней галантности, движения его были инстинктивны, и, хотя в душе его происходило бог весть что, он относился к даме как к даме.

По темной, пахнущей хлебным, горько-гнилым духом лестнице они поднялись на второй этаж. Это была контора: плоские шкафы, стол с бумагами в минимальном, рабочем беспорядке, удивительно низкий кожаный диван с заплатами и столь же удивительно высокой спинкой, так что на нем можно было сидеть только как на дамском седле. Пан Чечковский предложил даме место на этом устройстве, сам прошел за стол с бумагами и длинными пальцами переложил несколько листков. Он был очень худой и какой-то неестественно плоский, как будто его рыжая форменная польская шинель была надета не на человека, а на широкую дубовую доску. Серое лицо, глаза в широких темных кругах, выпяченный вперед подбородок.