Или Шишкина… Вот бы где Шишкину свою дачу иметь. В разные времена года, при всякой погоде — какие картины мог бы создать здесь этот мастер! Богатырская натура! — Тут Верещагин вспомнил старый рассказ Коцебу о Шишкине. Дело было в Мюнхене: на Шишкина напали подвыпившие немцы, порвали на нем сюртук, оторвали фалды и рукава. Шишкин выхватил у полицейского ружье и стал обороняться прикладом. Изувечил он тогда человек двадцать обидчиков, изломал ружье и в довершение, конечно, угодил под арест. Коцебу с трудом его выручил. Вот что значит расшевелить русского богатыря. Сильная натура! И хорошо, что всю эту силу вложил он в искусство. Этакий ведь леший… — усмехнулся Василий Васильевич, вспоминая рассказ Коцебу.

Над Сухоной повеял легкий ветерок. С посвистом зашумели вершины деревьев над высоким, обрывистым берегом.

Скоро кончились гористые Опоки. Наступила светлая северная ночь. Подул прохладный ветер. На привольных берегах опять показались залитые половодьем луга, обнесенные изгородями поскотины и частые деревни с крепкими бревенчатыми избами, домашними пристройками, поленницами дров, кучами жердей и кольев.

Показался Великий Устюг. В свое время это был действительно великий город — с многовековой историей. Громили Устюг казанские татары; из вероломства предавали его огню и русские удельные князья: сжига ли и вновь отстраивали, ограждая городище десятками деревянных и каменных церквей вдоль левого, высокого берега Сухоны.

Верещагин с женой и ребенком, протолкавшись на пристани сквозь толпу, поднялись по сходням на берег. Услужливый извозчик быстро довез их до трактира, где были номера для приезжающих. На несколько дней они задержались в этом городе. Верещагин интересовался его древней архитектурой, с любопытством рассматривал разные изделия устюжских кустарей: шкатулки с морозом по жести, крохотные замки с секретами, красноборские тканые кушаки, черевковские берестяные расписные туеса, холмогорскую резьбу по кости да устюжскую чернь по серебру. Все эти изделия, потребные в быту, а также украшения и безделушки продавались в изобилии на шумном устюжском базаре, пропахшем чесноком, сушеными грибами, дегтем и свежей рыбой богатого весеннего улова. Из всех устюжских сувениров он выбрал и купил жене серебряный браслет шириною в два сантиметра, с изображением на нем всей панорамы Великого Устюга.

Лидия Васильевна к подарку мужа отнеслась снисходительно, как к дешевой и никчемной побрякушке, и сказала, что рисунок, хотя и изящен, но скоро сотрется и тогда браслету не обрадуется даже домашняя прислуга.

— Как видно, ты не особенно понимаешь художественное ремесло устюжан, — обиделся Верещагин и стал объяснять, что устюжская чернь по серебру настолько прочно впитывается в серебро, что можно браслет класть на наковальню, бить молотом — и даже тогда рисунок не осыплется, а будет лишь растягиваться вместе с металлом. Так крепко и так художественно прекрасно умеют обрабатывать чернью серебро одни устюжане; их способ чернения известен двум-трем старым мастерам, держится в строгом секрете и передается знатоками потомству как неоценимое наследство.

— И давно они этим делом занимаются? — спросила Лидия Васильевна, уже по-иному рассматривая браслет.

— Трудно сказать, однако судя по древней церковной утвари, где нередко встречается чернение по серебру, ремесло это существует несколько веков. Нестор Кукольник, издававший примерно лет шестьдесят тому назад «Художественную газету», как-то упоминал, что еще в одиннадцатом веке в Новгороде и на русском Севере чернение по серебру было уже известно. Так что, голубушка, наше представление о Севере как о диком «чудском заволочье» не весьма точно. Культура на русском Севере по рекам Кубине, Сухоне, Двине и по всему Беломорскому побережью имеет свою богатую историю, записанную в монастырских свитках, но пока малоизвестную.

Ознакомившись с Устюгом, Верещагин поспешил в Сольвычегодск. Снова палуба парохода, отходящего на север — туда, где смыкаются воедино Вычегда с Двиной. Верещагин держал в руках браслет с изображением Великого Устюга и внимательным глазом художника сверял точный рисунок безымянного мастера с панорамой города. Вместе с солнечной весной, с половодьем, после долгой зимней спячки пробуждалась и оживала незатейливая кипучая трудовая и торговая жизнь северного города. Пароход, свистнув три раза, отвалил от пристани. Сухона слилась с рекой Югом, расширилась, образовав Малую Двину. Широкая, спокойная гладь реки раскинулась ровным плесом. За Котласом кончились высокие берега. Мутная, быстрая Вычегда из далеких коми-зырянских лесов, из-под самого седого Урала грозной, многоводной силищей шла навстречу Малой Двине.

Около Котласа столкнулись две огромные северные реки. Столкнулись и, рассвирепев, отхлынули одна от другой, разлились по подлесной низине. Потом обе, свернув на север, вдруг помирились и дружно пошли по одному руслу — к Белому морю. Здесь, на слиянии двух этих рек, в раннюю весну, когда чуть-чуть начинала цвести черемуха, погода стояла хмурая. Густые серые облака вплотную давили на хвойные леса, на широкие речные разливы. Моросил частый дождик. Солнце пряталось за тучи, не показывалось, и трудно было догадаться — где, в какой стороне оно гуляет — холодное, словно бы нежелающее пробиться лучами к неприветливой северной земле. Непривлекательны, бледны и суровы в эту пору краски на севере. Верещагин никак не мог работать. Даже зарисовки в записной книжке — и те не удавались. Суровая природа севера при ненастной погоде создавала унылое настроение. Хорошо, что были взяты с собою книги, целая пачка, для ознакомления с вологодским и архангельским Севером. Тут были и путешествия Лепехина и Челищеви, и очерки Немировича-Данченко, и книги местных краеведов-самоучек с описанием прошлого и настоящего русского Севера.

К приезду Верещагина в Сольвычегодск подоспела из Яренска построенная по его заказу барочка-яхта. Пока заканчивалось оборудование на барке, устанавливались две печки, обивались в двух каютах стены войлоком, пока три бурлака — два Гаврилы и один Андрюшка — заготовляли для себя и для хозяина с семьей в путь-дорогу харчи: картошку, сухари, кислую капусту и немного говядины, — Верещагин, оставив жену и ребенка в уютной квартире близ Строгановского собора, отправился в город. Городок небольшой — менее тысячи жителей, на каждую сотню сольвычегодцев приходилось по полторы церкви, так что весь город — подобно Великому Устюгу или сказочному Китеж-граду — был обставлен звонницами-колокольнями, церковушками и дивными храмами древней замысловатой архитектуры. В старом соборе и монастыре времен Грозного на иконостасах сверкали уральские самоцветы и сибирские изумруды, добытые еще Ермаком во время его похода в Сибирь. Древний северный русский городок приглянулся