Верещагину. Пробовал он рисовать иконостасы и входные врата у собора, построенного и украшенного строгановскими холопами, но показалось ему это занятие бесполезным.

— Нет смысла воспроизводить искусство в искусстве. Настоящее искусство неповторимо. Пусть люди видят его таким, каким оно создано первоначально.

И Лидия Васильевна ему советовала:

— Конечно, Вася, с такими настроениями — не работа. Давай-ка налаживай на барке паруса, ты ведь как-никак бывалый моряк-гардемарин, да и поплывем-ка мы вниз по матушке по Двине-реке что к тому ли ко городу Архангельску, ко славну острову Моисееву, где царь Петр жировал да поторговывал, где гостей принимал из заморских стран… — заговорила она нараспев, как сказительница.

— Эге, да ты, Лида, не успела на Север приехать, а уже сказительницей становишься!. Откуда это у тебя такой складный говорок взялся?

— У здешних баб наслушалась. Да еще из книг вычитала.

— Ну что ж, ты права… Задерживаться не будем. В любую погоду на нашем суденышке можно двинуться вниз по Двине.

Путешествие предстояло недальнее, всего на шестьсот верст, — до Архангельска. Этот путь по течению быстрой реки при попутном ветре можно было завершить за четыре дня и ночи. Но Верещагин имел давнее намерение — путешествовать медленнее, видеть больше, и рассчитал свой путь по Двине на полтора месяца. Сразу же, как только из Вычегды верещагинская яхта вышла под парусом в Двину, показались у левого берега рыбацкие лодки. После одной удачной тони, подкрепившись свежей нельмой и ершовой ухой с луком и перцем, Верещагин поставил яхту на якорь и в легкой лодочке выехал на берег к рыбацким пристанищам.

В высоких «бродовых» сапогах из кожи, пропитанной дегтем, в меховой куртке и широкой войлочной шляпе, с ружьем за спиной, он был похож на заправского двинского охотника-бородача. Двинские рыбаки осмотрели Верещагина с ног до головы. Видавшие на своем веку всяких проезжих, не показывая удивления и не расспрашивая его — кто таков, куда и зачем едет на своей легкой барке, рассуждали:

— Не иначе межевой, леса на глазомер будет обмеривать…

— Нет, это закупщик какой-нибудь… по рыбной части. Цены выведывает — где подешевле.

Но когда приметили у него под тужуркой беленький крестик в петлице пиджака, то рассудили иначе:

— Может быть, это генерал поехал с барыней и дитем в свое удовольствие прогуляться?

— И чего тут хорошего, в наших простудных местах?. Ехал бы лучше на теплые воды, на юг.

— Денежный, видать, человек, не наше горе рыбацкое! Рыбешку-то выбирает стерлядочку да нельмушку, пожирней да покрупней.

А вечерком у костра, за общим рыбацким котлом, Верещагин всех удивил своими невымышленными рассказами об Индии сказочной, об Америке богатой, о храбром генерале Скобелеве, о своих путешествиях по белому свету. Рыбаки слушали его затаив дыхание, дивились и спрашивали невпопад, когда он ненадолго прерывал свои речи. После короткой белой ночи Верещагин возвращался в лодке на свою барочку, вытряхивал из корзины на палубу свежую рыбу и говорил вахтенному Гавриле-старшему:

— Выпотроши, братец, да чуть подсоли, — это нам на завтрашний день. Да направь-ка барочку до той деревушки с деревянной церковью, а я пока посплю…

Барка — новенькая, смолистая, удобная для жилья и дальнего речного плавания, — покачиваясь на волнах, медленно двигалась туда, куда приказывал хозяин. Около Красноборска Верещагин рисовал деревянные островерхие церкви, оконные резные наличники и старых богомолок, теснившихся у клироса. Один местный толстосум, торговец кушаками, прялками и пестерями, узнав, что какой-то проезжий занимается рисованием невесть чего и неведомо зачем, обратился к нему:

— А лошадей вы можете рисовать?

— Могу.

— Эх, у меня конь! Полтораста рублев стоит. От Красноборска до Архангельска ни у кого такой лошади нет. Сколько с меня возьмете? Нарисуйте моего коня и меня верхом.

— Пустяки! Триста рублей и эту самую лошадь в придачу. Как прикажете — на полном скаку, словно Скобелева?..

Торговец посмеялся над шуткой художника, пообещал триста копеек, если хорошо нарисует его на лошади, и ушел восвояси. А потом, узнав от земского начальника, кто такой художник Верещагин, торговец спохватился и, сконфуженный, явился к нему с извинением:

— Простите, господин Верещагин, опростоволосился я. Не угодно ли ко мне в гости, и с супругою. Буду весьма счастлив видеть в моем доме такого гостя.

— Не беспокойтесь, мне и на своей барочке хорошо. А то у одного погостить, у другого погостить — надо и к себе пустить, а мне некогда гостьбой заниматься. Прощайте, кланяйтесь вашим сродникам… — ответил, улыбаясь, Верещагин.

Однажды в большом двинском селе в воскресный, свободный от работы день к барке Верещагина собрались разнаряженные в длинные цветастые платья девахи и щеголеватые деревенские парни. Подошли крестьянки, широкоплечие, рослые богатырицы, при первом взгляде на которых художник вспомнил стихи Некрасова и весело подумал: «Что ж, и верно, пожалуй, любая из них «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»».

— Чем торгуете, каким товаром?

— Чего покупаете?

— Несите свой товар на берег, полюбится — купим! — заголосили двинские бабы, обступив рослого бородача.

— Торговать мне нечем, — отвечал Верещагин, — а покупать — покупаю только молочишко для дочки да песни для жёнки.

— Шутник, право! — удивились двинские бабы. — А почем берешь такой товар?

— Ценой не обижу: молоко — по копейке за кринку, за песню даю дороже. Артелью протяжную споете — пятак дам, понравится — и весь гривенник.

Смех смехом, шутки в сторону. И в самом деле, этот чудаковатый человек, ухмыляющийся в свою пышную с проседью бороду, заплатил пятак за песню, которая его не удивила ни содержанием, ни исполнением.

— Еще спеть прикажете? Давайте