Прошу прощения, но одновременно возле больного могут находиться не более двух посетителей, сказала другая медсестра, так что порой я выходил в зону ожидания, где стояли ряды черных пластиковых кресел и в углу гудел торговый автомат, сидела приземистая женщина средних лет, державшая за руку белокурую девочку-подростка, обе смотрели в пустоту. Моя мать наклонилась, поцеловала меня в лоб, а когда я не отстранился, обняла, от нее пахло свежескошенной травой и холодным воздухом; мама глубоко вздохнула и выпустила меня.

Родные забрасывали меня вопросами – что, как, почему, нет-нет-нет, не может этого быть, разумеется, он этого не делал, что за чушь, – и я представил, как вытянутся их лица, если я скажу им правду: Пожалуй, уже пора признать, похоже, это был я, это я во всем виноват, простите… На один ужасный миг мне даже показалось, что я вот-вот так и сделаю – или потеряю сознание, я уже сам не знал. Вместо этого я рухнул в кресло, опустил голову на руки, и правильно поступил, как выяснилось, поскольку от меня тут же все отошли и оставили в покое. Леон околачивался где-то с краю зоны ожидания, грыз ноготь большого пальца, на меня не смотрел.

Хьюго, я все хотел тебя спросить: ты знаешь, что нашли в дупле? Тебе сказали? Наклонился ближе – вроде бы рука дрогнула? – Игрушечных солдатиков. Они были твои? Мой отец рассмеялся – оглушительный треск в пересушенном воздухе: Это мои! Оливер, паршивец такой, если у кого-то из нас появлялась любимая игрушка, непременно пытался ее стащить, поэтому мы все и всегда от него прятали… Я, наверное, забыл, куда их засунул! И тишина, мы ждали, что Хьюго улыбнется, расскажет нам, что спрятал от Оливера и где теперь это искать.

Езжай домой, поспи, сказал мне кто-то, но я подумал, что это слишком сложно, потому просто дремал на пластиковых стульях, просыпался с мутными глазами и затекшей шеей. Сюзанна писала кому-то сообщения, длинные пальцы порхали над телефоном. Приходила медсестра, как две капли воды похожая на брюнетку, которая смотрела на меня тогда, в пабе, только в хирургическом костюме вместо обтягивающего красного платья и без макияжа, но я готов был поклясться, что это она, скользила по мне взглядом, и непонятно было, узнала ли; когда она проходила мимо, я хотел было схватить ее за руку и спросить, но она почему-то всегда оказывалась слишком далеко.

Один из подключенных к Хьюго приборов запищал громко и тревожно. У меня заколотилось сердце, рядом закричал отец, я потянулся к кнопке вызова, но не успел: вошла медсестра, невозмутимая и проворная, как официантка, – между прочим, могла бы и поторопиться – и выключила сигнал. Сейчас прибавим. Она покрутила какую-то ручку настройки, отошла, окинула взглядом непонятные разноцветные линии на экране и ободряюще нам улыбнулась: Ну вот, так-то лучше.

Свет за окном прибывал и убывал неестественными судорожными вспышками: только что было ярко – и сразу темно. Хьюго, ты должен мне объяснить, что сказать миссис Возняк, помнишь? Как сообщить ей новость? Может, я… то есть, что мне…

И неизменно молчаливый Рафферти в углу. Всегда в пальто, словно ему и не жарко, морщины и складки ткани отбрасывают густую тень под какими-то странными углами. Один раз Оливер на него наорал, надувая живот и тыча пальцем, смехотворные обвинения, имейте совесть, оставьте семью в покое, ради бога. Рафферти кивнул, сочувственно, понимающе, дескать, совершенно с вами согласен, но Оливер ушел, а он и не шелохнулся, сидел себе как сидел, откинув голову к стене.

Хьюго. Сожми мою руку, сделай что-нибудь.

Какая-то старуха хриплым дрожащим голосом напевала “Розы Пикардии”. Снова раздался тревожный сигнал, вбежала другая медсестра. Что случилось? – спросил Фил, указав на аппарат подрагивающей от напряжения рукой. Медсестра что-то загадочно поправила и ответила: Никак не получается стабилизировать давление. Доктор придет, все вам объяснит.

Не успела она уйти, как аппарат опять завопил, и внезапно все изменилось, медсестра с открытым ртом бросилась к кровати Хьюго, Рафферти выпрямился, выйдите, бросила медсестра, нажав на кнопку, выйдите все, мы хлынули в коридор, Рафферти одной рукой подталкивал в спину меня, другой Фила – я прихрамывал, нога моя заснула, – и когда он открыл дверь, резкий голос рявкнул позади нас, точно в кино: Разряд!

Зона ожидания, все мои родные одновременно встают, побледнев, что, что, что случилось, Фил монотонным голосом объясняет, Рафферти скрывается в каком-то углу. У меня нет сил на них смотреть. Приземистая женщина с девочкой-подростком ушла, на их месте сидел старикан с покрасневшими впалыми глазами, в видавшем виды костюме, брюки лоснятся на коленях, не глядя на нас, помешивал чай в одноразовом стаканчике.

Долгое время ничего не происходило. Отец, Фил и Оливер стояли плечом к плечу, сплоченные, бледные и какие-то вдруг одинаковые. Мне хотелось подойти к отцу, но я не мог: я ведь знал теперь, что натворил. Жаль, что не было мамы. Леон прислонился к стене, закрыл глаза и яростно грыз ноготь. На пальце уже выступила кровь.

Наконец вышел седой врач, и мы тут же его обступили, точно заискивающие просители, – сохраняя почтительное расстояние и не отваживаясь задать вопрос, пока он не соизволит заговорить.

– Состояние мистера Хеннесси стабильно, – произнес он ровным тоном, выверенным до ноты, чтобы мы по голосу сразу догадались обо всем. – Но, к сожалению, должен вас огорчить. Мы надеялись, что кровоизлияние рассосется, однако он не идет на поправку, напротив, все больше нуждается в помощи.

– Почему? – спокойным, сосредоточенным адвокатским тоном спросил отец. – В чем именно дело?

– Из-за повреждений, вызванных кровоизлиянием, растет давление. Мы даем ему специальные препараты, но нам уже пришлось несколько раз увеличить дозировку, а побочные эффекты включают в себя аритмию. Что и произошло. Мы провели дефибрилляцию, но если такое будет повторяться часто, вряд ли сумеем помочь.

– А почему вы не удалили гематому? – так резко спросила Сюзанна, что я вздрогнул. – Из места кровоизлияния?

Врач на нее даже не взглянул.

– Мы предпринимаем все, что требуется.

– Обычно гематому удаляют сразу же, чтобы снизить давление на мозг. Почему же вы…

– Да-да, доктор Гугл именно так и делает. – Скупая улыбка врача смахивала на предостерегающий звериный оскал. – Но ваш дядя поступил к нам не с самым благоприятным прогнозом. Мы не знаем, сколько времени он пролежал до того момента, когда его обнаружили, может, и все двадцать минут. Нам удалось его раздышать, но пока оценить размеры ущерба не представляется возможным. Не говоря уже о том, что у него и без того была терминальная стадия рака. Даже если гематома рассосется, велика вероятность, что он навсегда останется в вегетативном состоянии.

– Он стар, умирает, его доставили к вам из полицейского участка, а значит, ради него не стоило и стараться? – спросила Сюзанна.

Доктор отвел взгляд, словно она ему надоела.

– Все наши действия отвечают современным клиническим рекомендациям, большего я вам сказать не могу. – Мне почудилось, что я уже слышал эту фразу, даже голос его на мгновение изменился, все куда-то ускользнуло, но потом врач повернулся к Сюзанне боком и произнес собственным голосом, обращаясь к моему отцу, Оливеру и особенно к Филу: – Нам нужно решить, что делать, если возобновится аритмия. Дефибриллировать его еще раз? Проводить сердечно-легочную реанимацию? Или оставить как есть?