На следующий день Роза пришла в конторы «Эмпайр» прямиком из ТСА и разрыдалась на руках у Джо. Она рассказала, что мистер Гофман, почти машинально, просто на всякий случай, позвонил в тот день в вашингтонские конторы президентского консультативного комитета по делам политических беженцев, желая лишь убедиться, что все в порядке. И, к несказанному удивлению мистера Гофмана, председатель комитета сообщил ему, что визы всех детей, судя по всему, будут аннулированы исходя из соображений «государственной безопасности». Глава отдела виз госдепартамента Брекенридж Лонг (согласно осторожной формулировке председателя, «человек с определенными антипатиями») уже давно установил ясную политику отказа в визах еврейским эмигрантам. Гофман прекрасно об этом знал. Однако, настаивал он, в данном случае визы уже были выданы, корабль собирался отплыть, а «угрозу госбезопасности» являли собой триста девятнадцать детей! Председатель ему посочувствовал. Выразил свое глубочайшее сожаление и смятение в связи со столь несчастным поворотом событий. А потом повесил трубку.

«Понятно», — только и ответил Джо, когда Роза, восседая на высоком табурете, закончила свой рассказ. Одной рукой он машинально гладил ее по затылку. А другой крутил колесико своей зажигалки, откуда то и дело сыпались искры. Роза испытывала стыд и смущение. Она чувствовала, что должна сейчас утешать Джо, но вместо этого сидела в самой середине мастерской «Эмпайр», где на нее от своих чертежных досок пялилась целая компания парней, и рыдала Джо в рубашку, пока он поглаживал ее по волосам и говорил «ничего-ничего». Плечи Джо были напряжены, а дышал он часто и неглубоко. Роза чувствовала, как внутри у него скапливается гнев. Всякий раз, как зажигалка искрила, девушка вздрагивала.

— Ох, милый, — наконец сказала она. — Как бы мне хотелось, чтобы мы смогли хоть что-нибудь сделать. К кому-нибудь обратиться.

— Угу, — отозвался он, а затем добавил: — Вот, посмотри. — Ухватив Розу за плечи, он развернул ее на табурете. На низком столике рядом с его чертежной доской лежала стопка картона с нарисованным, но еще не обведенным тушью комиксом. Там излагалась история, поведанная дворником статуи Свободы, высоким, сутулым мужчиной с метлой в руках и фуражкой на голове, нарисованным так, чтобы порядком напоминать Джорджа Дизи. Очевидно, у этого малого вышла разборка с «той бандой в длинном нижнем белье». Затем дворник стал рассказывать, что сегодня утром он в ужасе наблюдал за тем, как профессор Персиваль Бескальсон, по прозвищу Хитрюга, неудачливый всезнайка и вечный оппонент доктора Э. Плюрибуса Хьюнмена из «Сайентифик Американ», провел знаменитой статуи «процедуру мозговой имплантации». Идея заключалась в том, чтобы подключить статую к усилиям по обеспечению чистоты неба над Империумом от вражеских самолетов и прочих воздушных кораблей. «Она сможет „мессершмитты“ как москитов прихлопывать!» — гоготал Бескальсон. Однако благонамеренный профессор, как всегда, ошибся в своих расчетах, в результате чего статуя Свободы, очнувшись от наркоза, пошла вышагивать прямиком через залив к Империуму. Ее голова под шипастой короной оказалась электрически нашпигована преступными умыслами. Разумеется, наш доктор Хьюнмен, задействовав гигантского робота-подручного собственного производства, которого он в темпе снабдил маской Кларка Гейбла, сумел заманить статую обратно к ее постаменту, после чего нейтрализовал применение ею «супердинамических электромагнитов». Однако, к величайшей досаде дворника-рассказчика, все это произвело сущее безобразие. Не только остров, но и весь морской порт лежали в руинах. Его собратья-дворники и другие санитарно-гигиенические работники оказались перегружены работой после многочисленных перепалок, в которые регулярно ввязывались два сверхсущества. А как им с самым последним бесчинством управиться?

В этот момент на острове Освобождения приземлился самолет, и оттуда вылезла знакомая фигура в широкополой шляпе и подпоясанном пальто. Вид у этой фигуры был весьма решительный.

— Она же совсем как Элинор Рузвельт, — сказала Роза, указывая на панель, где Джо нарисовал довольно лестную версию первой леди, машущей всем ручкой с верхней ступеньки трапа самолета.

— Она берет метлу, — пояснил Джо. — И начинает мести. Вскоре все женщины Империума приходят со своими метлами. Ей на подмогу.

— Элинор Рузвельт, — повторила Роза.

— Пожалуй, я ей позвоню, — сказал Джо, направляясь к телефону на соседнем столе.

— Позвони.

— Интересно, станет ли она со мной разговаривать? — Джо поднял трубку. — Мне кажется, станет. Эту картинку я извлек из всего того, что о ней прочитал.

— Честно говоря, Джо, вообще-то я думаю, что она не станет, — сказала Роза. — Извини. Не знаю, как в Чехословакии, но здесь ты не можешь просто так позвонить жене президента и попросить ее об услуге.

— Н-да, — отозвался Джо. Положив трубку на место и слегка наклонив голову, он уставился на свою ладонь.

— Но черт возьми, Джо. — Роза слезла с табурета.

— Что?

— Мой отец. Он немного ее знает. Они познакомились, когда помогали одной женской организации.

— Ему позволено позвонить жене президента?

— Да. Думаю, позволено. Бери шляпу, мы идем домой.

Дылда Муму в тот же день позвонил в Белый Дом, где ему сказали, что первая леди сейчас в Нью-Йорке. При небольшом содействии Джо Лэша, которого он знал через своих «красных» знакомцев, отец Розы сумел отловить миссис Рузвельт и напроситься на краткий визит в ее квартиру на восточной Одиннадцатой улице, недалеко от дома Муму. В течение пятнадцати минут, попивая чай с супругой президента, Муму объяснял ей загвоздку с «Ковчегом Мириам». Как позднее сообщил отец Розы, миссис Рузвельт, похоже, не на шутку разгневалась, хотя и сказала лишь, что попробует что-нибудь сделать.

«Ковчег Мириам», чей курс был проложен незримой рукой Элинор Рузвельт, третьего декабря отплыл из Лиссабона.

На следующий день Джо позвонил Розе и спросил, не сможет ли она встретиться с ним во время перерыва на ленч по одному конкретному адресу в районе западных Семидесятых. Он не стал уточнять, зачем. Джо просто сказал, что хочет ей кое-что подарить.

— У меня для тебя тоже кое-что есть, — сказала Роза, имея в виду небольшую картину, которую она прошлой ночью закончила. Завернув картину в бумагу, она завязала ее тесемкой и взяла с собой в поезд подземки. Вскоре после этого Роза оказалась перед «Джозефиной», пятнадцатиэтажной грудой вермонтского мрамора с прохладно-голубым оттенком. Это здание со стрельчатыми парапетами занимало больше половины квартала между Вест-Энд-авеню и Бродвеем. Облаченный в особую форму привратник порядком напоминал обреченного гусара во время бегства французов от Смоленска — особенно до отвращения ухоженными усами. Джо уже поджидал ее, набросив на руку легкое пальто. Денек был славный, ясный и холодный, небо сияло голубизной, совершенно безоблачное — не считая одной заблудшей белой овечки прямо над головой. Роза давненько не бывала в этом районе. Стены высоких многоквартирных домов, в прошлом поражавшие ее своим самомнением и несгибаемой буржуазностью, теперь хранили в себе какую-то трезвую крепость. В суровом свете осени эти дома казались наполнены серьезными, думающими людьми, напряженно работающими над выполнением неких важных задач. Тут Розе пришло на ум, а не достал ли ее уже Гринвич-Виллидж.