…Не только у Простака и Умника эта передача на канале «РБК» вызвала неоднозначную реакцию. Сухов молча смотрел на экран телевизора, его взгляд был тяжёлым. Но и опустошённым тоже. Он отвернулся и почти беззвучно процедил:

– Скотина, – но Ванга всё-таки услышала, сколько боли и отчаяния было в его голосе. – Трус паршивый.

Ванга почувствовала, что на её глазах могут выступить слёзы.

Был ещё кое-кто, у кого заявление Миколы Васильевича Форели вызвали не менее эмоциональную оценку. Только его вектор был направлен не в сторону сострадания, а, скорее, озадаченности, готовой вылиться в возмущение. В тот момент, когда писатель заявил, что прямой эфир, «Аквариум», не имеет никакого отношения к его тексту, этот кое-кто, хорошо знакомый с творчеством Форели, практически в точности повторил реплику Умника:

– Он врёт! – прозвучало коротко, сухо, и интонация возмущения была странной, словно он кого-то призывал в свидетели. Только этот человек находился здесь один, и услышать его полемику с писателем было некому.

«Куда ты делся, тёзка? – подумал Игорь Рутберг. – Что с тобой случилось?»

– Ну хорошо, куда ж мужик пропал-то? – спросил он вслух, даже руками развёл.

– Ума не приложу, Игорь Марленович, – тут же отозвался Николай. – Но он не забирал никаких своих вещей.

– Какие у него «свои» вещи? – передразнила Николая жена Игоря Рутберга, красавица и бывшая модель. Николай подождал следующей реплики, но так как её не последовало, он продолжил:

– Взял только рюкзачок детский, поесть-попить. Всё, как обычно, ну, когда он на прогулки свои… Телефон был при нём.

Телефон Дюбы, подаренный совсем недавно Игорем Рутбергом, молчал. Вне зоны доступа. Хотя, возможно, просто сел аккумулятор. Тёзка ещё не привык следить за зарядкой батареи.

– Ментов я дёрнул по округе, – добавил Николай. – Больнички тоже. Всё чисто. Так что не волнуйтесь.

– Чёрти что, – нахмурился Игорь Рутберг. – Меня не было всего два дня… Не мог же он просто взять и уйти?!

– Нечего на меня так смотреть! – парировала его жена, красавица и бывшая модель. – Ничего я ему не говорила! Даже то, что меня задолбал муж, предпочитающий бомжа обществу своей жены.

– Опять… Он. Не. Бомж. Трудно уразуметь? Это твоё вечное бурчание… Он же не глухой.

– Сдался он мне, – она фыркнула. – Пьёт где-нибудь, горбатого могила…

– Аминь, – сказал Игорь Рутберг и мягко напомнил: – Дорогая моя, у тебя скоро самолёт. Будешь ненавидеть Дюбу издалека.

– Отлично! Жду не дождусь, – она снова фыркнула. – Не свихнись тут, мать Тереза.

– Я не мать Тереза.

– А, ну да, ты не мёртвая старушка, – насмешливо согласилась она. – Ты вечно юный герой мультика «Чип и Дейл». И это гораздо отвратительней.

– Чего ты взъелась? – он удивлённо посмотрел на неё и вдруг добавил: – Я виноват, что я не старею?

– Ты виноват, что старею я! А ты этого не видишь. У тебя – Дюба.

Она развернулась и пошла в дом. Такое шоу с выбиванием слезы она закатила впервые. Она была холодная, практичная до цинизма, обожала модные показы, а в дни вокруг менструации любила секс, и он ей дал всё, что она хотела.

Николай стоял здесь и смущённо молчал. Игорь Рутберг посмотрел вслед своей жене:

– У неё, что, – плечи подрагивают? – спросил он.

– Да просто нервничает перед дорогой, – ответил Николай.

«Я тоже нервничаю», – подумал Игорь Рутберг. И перевёл взгляд на гостевой домик. Его жена уезжает, через два часа машина в аэропорт. Наверное, стоило попрощаться с ней по-нормальному, попрощаться с ней и с мальчиками. Наверное, стоило пойти за ней в дом. Он не может прямо сейчас организовать ей модного показа, но со вторым её жизненным предпочтением дела обстояли гораздо проще.

«А когда у неё менструация?» – вдруг не вспомнил Игорь Рутберг. И понял, что действительно забыл, когда. И снова посмотрел на гостевой домик: спохватились-то сразу, и поначалу он и сам не особо беспокоился. Но теперь выходило, что Дюбы уже нет больше трёх суток.

Форель проснулся оттого, что задыхается. И, наверное, это всё ещё был сон, как и в прошлый раз, потому что человек с овалом черноты вместо лица находился здесь. Только сейчас по его телу начал разливаться приятный покой, словно его больше ничего не пугало, он принял вещи такими, как они есть, знал, что всё будет хорошо, и тревоги теперь позади.

Форель уже в ванной комнате, стоит, почёсывая шею. Этот зуд и покраснение чуть пониже уха его не особо волнуют. Как он здесь оказался, Форель не помнит. Оборачивается, смотрит в зеркало. Поднимает указательный палец, словно что-то собирается сообщить своему отражению, и тут же усмехается:

– Ну, ты меня понял, – бросает он в зеркало. Видит в нем большую напольную сетку с собственными вещами, скомканными, насквозь пропитанными потом, после тренировки собирался устроить стирку, да завозился, хлопотный вышел денёк. Почему-то эта мысль, как и вид сетки со стиркой, вызывает у него новый приступ веселья.

Он здесь – человек с овалом черноты вместо лица, в его доме. Только он почему-то не отражается в зеркале. Дышит, чувствует, размышляет, готовится взлететь в бескрайнюю черноту ночного неба, но не отражается. В идеально чистом, как будто сразу после уборки Мадам, зеркале только он сам, Микола. Возможно, ему стоит отыскать своё собственное имя, и тогда…

– Чего тогда-то?

Вместо имени из темноты приходит другое воспоминание: продолговатая ёмкость (пробирка? шприц?), наполненная чем-то красным. Он, что, делал себе укол, сдавал кровь?

Как всё непонятно в этом мире супергероев. Но когда эндшпиль, времени на размышления особо нет. Да и не до болтовни вообще-то. Всё-таки Форель любопытствует:

– А почему ты не отражаешься в зеркале?

– Ну, может быть, потому что меня здесь нет? Может быть, потому что ты здесь один?

– Бреши, – Форель хихикает. Молчит. Озирается по сторонам.

– А куда это ты собрался? – мягко интересуются у него.

– Забрать свою женщину, – важно заявляет Форель. Думает, что не мешало бы объяснить, как обстоят дела, но лишь отмахивается. – Без неё Великий Урод не нашепчет мне, чем всё закончилось.

– Вот как?

Тишина. И хоть картинка перед его глазами потеряла стабильность, а стены вот-вот сделаются прозрачными, он чувствует невероятную лёгкость и радостный покой. Да, чёрт побери, он сейчас может прямо взлететь, воспарить, если отрежет себя от груза собственных мыслей, то сможет преодолеть тяготение. Глава, которую он уничтожил, инструкция для супергероя, вот и пришло её время.

– Ты тоже чувствуешь эту всеобщность, слияние? – восторженно вопрошает он у человека с овалом черноты вместо лица. – Всё во всём?!

Тишина. Нет ответа. Но его не обмануть. Кто-то смеётся сейчас над ним, беззвучно, человек с овалом черноты вместо лица. Враньё – это всего лишь маска. Форель вообще-то не особо устраивает такой оборот: уж заявился в его дом без приглашения, веди себя прилично! И сам начинает смеяться. И где-то в середине этого смеха решает поделиться: