я вырву все ваши волосы.

– Умоляю! Выключите его! Выключите! Я все сделаю! Я отведу вас!

Ключ провернулся, и катушки остановились.

– Вперед! – велел мистер Супмарк.

Мисс Коггарт, сотрясаясь в рыданиях, нашарила под столом рычажок и переключила его.

В стене возле ее стола отъехала в сторону одна из панелей, открывая темный узкий проход на ведущую куда-то вниз лестницу.

Мистер Супмарк подтолкнул старшую клерк-мадам к проходу, и она, пошатываясь, двинулась к нему.

Вскоре они скрылись на лестнице, панель вернулась на свое место.

Внутри стен раздался грохот. Звук все приближался. Ледяные корки, перекрывающие люки, затрещали.

Зои Гримм повернулась к одному из снеговиков:

– Видимо, нас ждет славная драка. Вы готовы, мистер Пибоди?

Вместо ответа снеговик щелкнул тумблером под стволом своего «снегомета». Оружие зажужжало.

Стены вестибюля задрожали. Лед затрещал, рассыпаясь. Кто-то пробивался по трубам.

Зои почесала затылок и тряхнула головой – в ней вдруг очень некстати начало раздаваться тиканье часов.

***

– Девятнадцать – двадцать один – семнадцать – четырнадцать – один – восемнадцать – двенадцать…

Эхо от шагов двух человек поднималось к высоким потолкам и расползалось по темным коридорам подземного хранилища.

Дрожащий свет фонаря, который несла в руке женщина в странном головном уборе, полз по каменному полу и по стенам коридоров. Весь подземный зал занимали собой громоздкие шкафы вишневого дерева. Эти шкафы выстраивались вдоль проходов и, поставленные один на другой, высились в несколько ярусов, до самых потолочных сводов. На каждой дверце каждого шкафа был выжжен герб банка – в когтях вороны держали ленту, на которой стоял номер. Один шкаф – один безнадега (или семья безнадег).

Высокий мужчина в цилиндре, не глядя на эти номера, бормотал:

– Девятнадцать – двадцать один – семнадцать – четырнадцать – один – восемнадцать – двенадцать…

– Я не знаю, где он находится… – сквозь слезы выдавила мисс Коггарт, семенящая слева от мистера Супмарка.

– Зато я знаю, – ответил ее спутник. – Девятнадцать – двадцать один – семнадцать – четырнадцать – один…

Они все шли и шли по темным коридорам. А шкафы казались бесконечными.

– Этот банк… проклятый банк… – негромко прорычал мистер Супмарк. – Он не должен был превратиться в это…

Мисс Коггарт, схватившись за обруч «Завивателя» на голове, семенила впереди. Она боялась обернуться.

– Вы, верно, думаете: «Что какой-то безнадега может знать о том, каким должен был быть банк?» – продолжал мистер Супмарк. – Что ж, поверьте мне, мисс, я знаю… Потому что это мой банк.

Старшая клерк-мадам не ответила. «Он безумен… этот человек безумен…» – подумала она, даже не представляя, насколько ошибается – во-первых, мистер Супмарк не был безумен, а во-вторых… он не был человеком.

– Мой банк… да… – пробормотал этот жуткий тип. – У меня его украли…

– Я ничего не знаю, – дрожащим голосом ответила мисс Коггарт. – Я здесь совсем недавно…

Мистер Супмарк бросил на нее испепеляющий взгляд.

– Я чую ваш страх… Полагаю, вам кажется, что вы сейчас спите и что вам снится кошмар. Вы не ожидали, что я приду. Вы думали, что встретите Новый год в кругу семьи, у теплого камина, слушая по радиофору «Мешок Крампуса»… – Он на миг замолчал, о чем-то раздумывая. – «Мешок Крампуса» – все его слушают… Но никто ничего не знает, даже не догадывается… Я расскажу вам.

– Я не хочу… – прошептала мисс Коггарт, но мистер Супмарк будто бы не услышал и начал рассказывать…

…Крампус, мстительный дух из чащи – он приходит в город в первый день зимы, чтобы разыскать и наказать непослушных детей. Так все думают и… что ж, это правда.

Но есть кое-что, чего не знает никто.

Однажды, одной холодной зимой, Крампус, как и всегда пробудился от своей годовой спячки от боя каменных часов в сердце чащи. Я помню это пробуждение. Выпал первый снег, лес замер, как замирает всякий раз, когда Крампус раскрывает веки.

Выбравшись из угольной ямы, мстительный дух зимы ударил в колокол, и к его логову начала сползаться его свита. Ожидая своих верных спутников, Крампус глядел на медленно опускающиеся снежинки и думал. Это была необычная зима – необычная для Крампуса. Его стылое сердце колотилось, в нем поселилось что-то… новое – тревожное, беспокойное. Плохие дети ждали его… как и всегда. И все же в тот раз что-то было иначе. Крампусу надоело наказывать детей… вернее, одних лишь детей. Его голову пронзила неожиданная мысль: «Не только дети ведут себя плохо…»

Крампус – жесток, Крампус – неостановим, как снежная буря. Но он справедлив. Самый справедливый из всех судей. Каминник награждает тех, кто вел себя хорошо весь год, но что же насчет тех, кто вел себя плохо? Они просто не получают свой подарок? Нет уж, этого недостаточно. Это. Не. Наказание. Они не усваивают урок и продолжают творить свои непотребства.

Пока собиралась свита, Крампус размышлял. Почему? Как так вышло, что взрослые не несут наказания? И решение родилось прямо тогда и там, на краю угольной ямы. Крампус преподаст им урок. Он заставит и плохих взрослых отвечать за свои поступки. Кто, если не он?

Но если с детьми все было просто, то со взрослыми следовало действовать хитрее. Как узнать, кто плохой человек? Крампус стар, как само время, как лес, как зима. Он многое знал о людях, жалких, трусливых, жадных… Он знал, что вскрывает в людях их глубинную суть. Деньги… Именно деньги разделят людей на плохих и хороших.

Искра идеи разгорелась, и Крампус придумал план.

Когда свита собралась, он велел своим прислужникам собирать золото, которое спрятано в закромах под корнями вековечных сосен – древние клады, их очень много в лесу.

Собрав гору золота, Крампус отправился в Габен. Под видом богатого иностранца он остановился в гостинице на Чемоданной площади и начал воплощать задуманное. В самом сердце Тремпл-Толл Крампус открыл – что бы вы думали? – банк. Ох, и что же это был за банк! Любой желающий мог взять там ссуду, и никакого обмана, никакого грабежа – просто невероятно, не так ли? Единственное условие: полученные в долг деньги следовало пустить на хорошие дела.

Задуманное начало воплощаться в жизнь. Крампус-из-леса превратился в дельца: он выдавал ссуды и смотрел, на что люди тратят деньги. Если на хорошие дела, то он прощал им долг, если на плохие – наказывал: отбирал все, до последнего пенса, пускал их по