— А король? — нашелся герцог, возвращая мадемуазель де Шароле побывавшую в плену руку.

Мадемуазель де Шароле взглянула на герцога, почти покраснев:

— Что? Король? О чем это вы?

— Я? Да ни о чем; я только хотел вас спросить, как он себя чувствует.

— Очень хорошо, — отвечала мадемуазель де Шароле, произнеся эти два слова несколько манерно.

— Ваше «очень хорошо» меня не удовлетворяет.

— Каким же, по-вашему, оно должно быть, герцог?

— Я бы желал, чтобы это звучало либо весело, либо грустно: в первом случае то были бы слова счастливой женщины, во втором — женщины ревнивой. Так что выбирайте, принцесса.

— Ревновать, мне? Но кого же?

— Да короля, разумеется!

— Ревновать короля! С какой стати вы мне говорите такие безрассудные вещи, герцог?

— Что ж! Но когда это случится, ибо я надеюсь, что он даст вам повод или для того, или для другого…

— Быть счастливой по милости короля или ревновать его, и это мне?

— Право, принцесса, можно подумать, будто я с вами говорю по-немецки!

— Вы и впрямь выражаетесь все невразумительнее, мой дорогой герцог; неужели вы за эти два года не получали вестей из Франции? Я себе представляла, что послы ведут

переписку, притом даже двух родов: переписку открытую и тайную, политическую и любовную.

— Принцесса, у меня не было двух родов переписки.

— Вероятно, у вас их было сто.

— Тут верно одно: все мне писали, кроме вас.

— Именно тогда вам и сообщили, что король…

— Да, что король красив.

— И также, что он благоразумен?

— Мне и об этом сообщали, но, поскольку я знаю, что господин де Фрежюс вскрывал всю мою корреспонденцию, я не верил ни единому слову из того, что мне писали.

— И вы ошибались.

— Неужели?

— Это истинная правда, герцог.

— Так король благоразумен? — Да.

— У короля нет возлюбленной?

— Нет.

— Это невообразимо. Ах! Отлично, принцесса, я все понял.

И герцог от души расхохотался.

— Что вы поняли? — спросила мадемуазель де Шароле.

— Проклятье! Вы не хотите изобличить себя сами, вы ждете, чтобы я привел доказательства.

— Так приведите их.

— Берегитесь!

— Дорогой герцог, за эти два года король на меня даже не взглянул.

— Извольте поклясться в этом.

— Клянусь нашей былой любовью, герцог!

— О, я вам верю, ведь вы меня любили почти так же сильно, как я вас, принцесса.

— Хорошие были времена!

— Увы! Как вы только что сказали, мы тогда были молодыми.

— Ах, Боже мой! Но теперь мы наводим друг на друга уныние, и в особенности вы на меня, герцог.

— Каким образом?

— Вы меня делаете старухой.

— Дорогая принцесса, мне пришла в голову одна мысль.

— Какая?

— Если у короля нет любовницы, при дворе должен царить ужасающий беспорядок.

— Мой друг, это просто-напросто хаос.

— По-видимому, так; ведь в конечном счете, если король не имеет любовницы, значит, Францией правит Флёри, и Франция стала семинарией.

— Среди семинарий, любезный герцог, попадаются такие веселенькие местечки, что их можно сравнить с Францией.

— И естественно, что, когда король благоразумен, все также стараются быть благоразумными.

— Герцог, от этого прямо в дрожь бросает.

— Вследствие этого двор превращается во вместилище добродетели, которая, переливаясь через край, грозит затопить народ.

— Все уже утонули в ней.

— А королева?

— Королева уже не просто добродетельна, она свирепа в своей добродетели.

— Мой Бог! Держу пари, что, коли так, она ударилась в политику. Бедная женщина!

— Ваша правда.

— Но с кем, ради всего святого?

— А с кем, по-вашему, ей заниматься политикой? Уж конечно, не с королем.

— Почему?

— Э, мой дорогой, она до того добродетельна, что боится взять в любовники даже собственного мужа.

— Вот оно что! Кто-то дает ей советы?

— Да.

— Стало быть, она завела себе политического любовника.

— Иначе говоря, сохранила того, какого имела.

— И это по-прежнему…

— … все тот же, кто сделал ее королевой Франции, ведь никто так не склонен хранить признательность, как поляки и в особенности полячки.

— Француженкам это несвойственно, не так ли, принцесса?

— Ода!

— Итак, она плетет интриги заодно с герцогом Бурбонским?

— Именно.

— Который по-прежнему крив на один глаз.

— Ну да, Боже мой!

— Он еще и горбат.

— Станом он скрючен, что правда, то правда. Уж не знаю, может, это с ним случилось под бременем государственных забот!

— Подумать только, эта тихоня де При обо всех этих делах ни словом не обмолвилась!

— Ах! Отлично! Значит, де При писала вам в Вену!

— Разумеется.

— В таком случае не понимаю, зачем вы меня расспрашиваете, герцог.

— Ну, чтобы знать.

— Как будто там, где прошла эта де При, может остаться еще что-либо непознанное.

— Ну, вот, дорогая принцесса, не угодно ли поверить, что…

— Ничему не поверю, предупреждаю заранее.

— Клянусь вам…

— Клятвы! Час от часу не легче.

— Клянусь, что мои отношения с маркизой так же невинны, как отношения короля с вами.

Мадемуазель де Шароле, смеясь, пожала плечами.

— Раз вы прибыли из Вены, вам кажется, что и я приехала из Лапландии? — сказала она.

— Продолжайте, дорогой друг, — промолвил герцог, видя, что превозмочь недоверчивость принцессы совершенно невозможно.

— Что вы хотите, чтобы я продолжала?

— То, что начали. Вы же сказали, что королева плетет интриги сообща с герцогом Бурбонским?

— Нуда.