— О герцог!

— А что, у вас есть возражения? Уж не стыдливость ли?

— Вот еще! Фи!

— Ну же, разве соблазн управлять Францией вас хоть самую малость не привлекает? Разве вам претит возможность составить счастье ваших старинных друзей?

— Вовсе нет, но…

— Разве среди дам, окружающих его величество, вы не более всех способны внушить королю чувство, которое подчинит его своей нежной власти? В конце концов попробуйте, принцесса. Что вас удерживает?

— Да ну, признайтесь откровенно, вы смеетесь надо мной?

— Я? О, черт!

— Вам не написали, когда вы были там?..

— О чем?

— И не рассказали уже здесь, после вашего приезда?

— Оком?

— Обо мне.

— Нет, — пробормотал герцог с видом крайнего простодушия.

— Что ж! Герцог, меня посетила та же идея, что и вас.

— В самом деле? И почему вы от нее отказались?

— Я не отказывалась от нее, напротив.

— Как? Вы привели ее в исполнение?

— Насколько это от меня зависело, да, герцог.

— И…

— … и была отвергнута.

— Отвергнуты, вы? Немыслимо!

— Тем не менее это так, и хоть мне больно признаваться в этом, мой милый герцог, я это вам говорю, так как предпочитаю, чтобы вы все узнали от меня, чем от кого-нибудь другого. К тому же возможно, что мой провал зависел от одного обстоятельства.

— Не вынуждайте меня угадывать это обстоятельство, принцесса; я отказываюсь это делать.

— Я вам скажу.

— Говорите.

— Я была влюблена в короля.

— Вы, принцесса? — вскричал Ришелье. — О, какая ошибка!

— Э, Бог май, да, и это, герцог, меня совершенно обезоружило.

— Понимаю: вы забились в уголок, вздыхали и ждали, когда же он взглянет на вас, а он… а он не взглянул.

— Я, герцог, пошла дальше: сочинила довольно миленький стишок. Написала его на листе бумаги своим красивым почерком, который известен королю почти так же хорошо, как вам, и украдкой всунула этот листок в карман его камзола.

— Признание?

— Черт возьми, да! Если уж довелось родиться принцессой крови, нужно, чтобы от этого был хоть какой-нибудь прок.

— Верно: можно первой приглашать на танец. О, какая жалость, что вы забывчивы, принцесса!

— Это почему же?

— Потому что в противном случае вы прочли бы мне свои стихи: мы бы посмотрели, могут ли они соперничать с моими… то бишь со стихами Раффе.

— Нахал!

— А ваши кто сочинил, принцесса?

— Я сама.

— Тогда вы должны были их запомнить.

— Полагаю, что запомнила; вот если бы они послужили для дела, я бы не преминула их забыть.

— Я слушаю, принцесса.

— Вот они:

Вы нравом нелюдим,

Но взор прельщает светом…

— Э-э! — протянул герцог. — Сам Аруэ не сказал бы лучше.

— Так не мешайте мне продолжать.

— Я меньше всего на свете хотел бы остановить вас на столь прекрасном пути.

И принцесса продолжала:

Бесчувственным таким Быть можно ль в ваши лета?

— И он остался таким перед лицом подобной поэзии?

— Да вы дослушайте, герцог, там, в конце, как говорится, самая изюминка. ,

— Посмотрим, какова изюминка.

Если любовь вас наставить готова…

— О-о! Вот уж что соблазнительно!

— Что ж! Он себя соблазнить не дал.

Сдайтесь, и ей не перечьте ни словом, Пусть венценосец склонится пред ней: Царство ее вашей власти древней.

— Ах, моя принцесса, это же поистине восхитительно. И король, обнаружив такие стихи в своем кармане, узнав ваш почерк, не пал к вашим ногам?

— Он был слишком юн.

— Так скажите ему это снова, принцесса. Ведь теперь он…

— Ах, теперь другое дело. Я не повторю этих стихов.

— Но почему?

— Потому что я больше не влюблена и ни за что на свете не пошлю галантного признания нелюбимому мужчине. Вот почему, герцог, мне уж не завоевать короля: он нуждается в том, чтобы испытать любовь истинную и внушить ответное подлинное чувство.

— Ну-ну, что вы, дорогая принцесса, То, что вы сейчас сказали, — это слишком по-женски.

— Нет, это слишком правдиво.

— Вот-вот, я именно это имел в виду.

— И это вас раздражает?

— Это убеждает меня.

— Так вы отказываетесь от своего плана, герцог?

— Нет, но я поищу более надежное орудие.

— А что вам угодно от вашей покорной слуги?

— От вас, принцесса? Я буду умолять вас остаться моей.

— Полно, герцог, не надо шутить. Я сказала, что никого больше не люблю, и это верно.

— Как? Дружба? В нашем возрасте?

— Герцог, вам ведь еще понадобится неделя, чтобы стереть с лица австрийское выражение, вы сами так сказали. Так сотрите же его. Это говорю вам я, парижанка.

— Хорошо.

— Совет друга!

— Хорошо, хорошо!

И она протянула ему руку, к которой он прильнул долгим поцелуем с тем воодушевлением, какого почти не встретишь в наши дни, и с той учтивой задушевностью, какой у нас вовсе не осталось.

Встав, принцесса несколько мгновений отогревала свои маленькие ножки у камина, потом герцог распорядился, чтобы было велено подать карету в конец улицы, и сам проводил мадемуазель де Шароле до экипажа. Подобно Полю и Виргинии, они шли, закутавшись вдвоем в один плащ.

— Герцог, — сказала принцесса, — через неделю все новости и так будут вам известны; я же рядом с вами останусь всего лишь невежественной дикаркой. Но если какое-нибудь из этих известий окажется интересным для меня, принесите его мне: пути вы знаете.

— Они свободны?

— Слишком свободны, увы!

С этими словами они расстались. Принцесса села в карету. Ришелье подождал, пока она скроется из виду, и возвратился домой, весьма смущенный тем, как обернулась его первая ночь в Париже.

Лакей представил ему список из двадцати семи дам, которых он отослал ни с чем ради этой бесполезной принцессы.