Оказалось, что татары Сибири вовсе не были недавними пришельцами из Азии, как думал Табберт, полагая, что коренные сибиряки — это потомки жителей Биармии. Татары тоже были коренными сибиряками — и такими же язычниками. Вдохновившись победами ислама в Индии и в странах Чин и Мачин, великий бухарский богослов Багауддин решил обратить в правоверие и северных лесных дикарей. Иртыш азиаты называли рекой Аби-Джаруль. Триста с лишним лет назад из Бухары на Аби-Джаруль поскакал конный отряд шейхов-проповед-ников из трёхсот и ещё шестидесяти и ещё шести человек. В Среднем Жузе проповедников остановил хан Ши-бан. Узнав о цели шейхов, хан присоединился к ним с войском в тысячу семьсот воинов. С шейхами и воинами в Сибирь ехали их жёны, дети, родственники и слуги.

По Ишиму азиаты вышли на Иртыш и двинулись вниз по течению. Они бурей прокатились почти до Оби, захватив низовья Тобола и Туры. Сколько язычников полегло в таёжной резне — сие неведомо, а у пришельцев погибло триста шейхов и тысяча четыреста сорок восемь воинов. Зато татары Аби-Джаруля отныне были обращены в ислам. И они не отступились от новой веры, даже когда бухарцы ушли. В Сибири остались только три шейха.

Через несколько лет одного из этих троих — шейха Шерпети — во снах начали тревожить погибшие товарищи. Они просили почтить их затерянные в чащобах могилы. Шерпети показал татарам двенадцать могил, и татары построили на них первые астаны. Потом из Бухары приехал Давлет-шах, бывший участник похода: к нему тоже воззвали павшие собратья; Давлет-шах отыскал ещё восемнадцать захоронений. А третьим из Хорезма прибыл шейх Искандер Мамляни; в его сны из небесных садов Джанната вторглись девять сибирских шейхов. Так Иртыш обставился бревенчатыми астанами.

Табберт получил истинное удовольствие исследователя, изучая столь удивительные материи, но применить эти знания ему было негде. Да, казаки Ермака хоронили своих друзей на тех кладбищах, которые были основаны татарами вокруг священных могил. Ну и что? Это лишь малая деталь в той картине, которую намеревался создать Табберт. А двенадцати рублей жаль.

В школе господина фон Вреха Табберт встретил губернатора Гагарина. Гагарин явился узнать, чему шведы учат детей; он сидел в учебной горнице на лавке и задыхался в толстой шубе. Фон Врех, гордый собою, с грифельной доской в руках стоял перед тремя десятками разновозрастных мальчишек, что теснились за длинными столами. На доске был написан арифметический пример. Показывая всем доску, фон Врех лучился лаской.

— Арифметическое деление есть разложение числа на равные части с остатком или же без оного, — пояснял фон Врех. — Впереди строки делющим указывается делимое число, затем через обелюс пишется делительное число, обозначающее потребное делющему количество частей, а в итоге через аэквалис указывается количество делителей, имеющихся в делимом…

Матвей Петрович утирал лоб платком и не понимал ни пса.

Табберт дождался, когда Гагарин выйдет на крыльцо отдышаться.

— Господин губернатор, — с лёгким поклоном Табберт протянул Матвею Петровичу свиток. — Хотеть предложить вам смотреть древний папир.

Матвей Петрович нехотя взял сачару и небрежно развернул.

— Здесь татар излагать гишторию прихода ислам в Сибир.

— Так оно по-басурмански, — недовольно заметил Матвей Петрович.

— Я изготовить экстракт.

Табберт подал несколько листов, заполненных каллиграфическими строками. Он оставил себе запись полного содержания сачары, как прочёл ему текст табиб Муд-рахим, а для губернатора сделал краткий пересказ документа. Матвей Петрович пробежал глазами по страницам.

— И на кой оно мне?

— Это ваш страна, — пожал плечами Табберт. — В Швеции король указать кодекс унд манускрипт хранить в Риксархиве.

— А подлинная ли бумага? — усомнился Гагарин.

Табберт посмотрел на Гагарина с укоризной.

— И сколько запросишь? — вздохнул Матвей Петрович.

— Пятьдесят рублей.

— Тридцать.

— Так, — кивнул Табберт.

Весной он решил ещё раз посетить Искер, чтобы зарисовать городище хана Кучума и Ермака. В Европе хороший гравировщик сможет по рисунку создать иллюстрацию, которая очень украсила бы книгу о России.

С какими-то монахами, которые направлялись в Аба-лак, Табберт доехал до нужного отворота на телеге, а дальше пошёл пешком по лесу к Иртышу. Воздух был полон запахов сырой коры, хвои и талого снега. Где-то тоненько чирикала птичка. Табберт то и дело проваливался сквозь наст. Через версту он выбрался на берег огромного оврага, заросшего мелкими ёлочками и загромождённого на дне буреломом. Под упавшими стволами рокотала речка Сибирка. Противоположный склон оврага и был откосом городища Искер.

Сибирка впадала в Иртыш не прямо, а под углом; овраг очертил крутобокую прибрежную гору, на плоской вершине которой располагался Искер. Ханское городище занимало голый мыс и отделялось сразу тремя рвами. Из кармана камзола Табберт достал тетрадь и грифель и несколькими линиями набросал общий вид: лощина, тайга, гора с городищем и простор Иртыша, виднеющийся в створе распадка. Засунув тетрадь обратно, Табберт обогнул овраг и вышел на пустырь перед городищем. Столетие назад здесь находился искерский посад. Площадка была изрыта ямами, в которых сейчас ещё не растаял лёд, и завалена полуистлевшими брёвнами. Всюду торчали кусты. Посреди общего запустения раскорячилась большая астана. Табберт теперь знал, что под ней покоятся шейхи Назыр, Айкани и Бирий, убитые при вторжении мусульман в Сибирь, а также шейх Шерпети, которому былые товарищи явились во сне, чтобы потребовать почтения к своим могилам. Табберт обошёл астану, в которой ещё горбился сугроб, и двинулся дальше — на городище. По предыдущей визитации Искера он помнил, что на городище кое-где валяются каменные плиты с арабской вязью. Он хотел зарисовать эти плиты. Они создавали ощущение дикости и азиатчины, и будущим читателям, без сомнения, это чувство приятно взволнует душу.

Табберт преодолел три оплывших рва, поднялся на оплывший вал с последними кольями частокола — кривыми и трухлявыми, и вступил в предел ханской крепости. По правде говоря, тут было всё то же самое: пустырь, ямы, гнилые брёвна, заросли. Только с одного края — обрыв и влажное, хмурое небо над мутно-сизой дымчатой тайгой. Табберт сделал несколько шагов, и ему открылся простор Иртыша. Река была несоразмерно, мучительно, угнетающе огромной. Она воплощала в себе такую природную силу, какая приемлема только в бескрайнем море или в поднебесных горах, а плоская и невыразительная равнина словно бы не имела права обладать этой гулкой мощью. Табберт не испытывал пиетета перед русской стариной, к действию его побуждала одна лишь любознательность, но здесь, на заброшенном и унылом Искере, он ощутил странный трепет, словно вдруг обнаружил себя у подножия чего-то великого.

Ханское городище уже освободилось от снега, и Табберт легко отыскал каменные плиты, валяющиеся в бурых космах прошлогодней травы. Он выбрал плиту с самой причудливой вязью, присел и принялся зарисовывать надпись. Он так увлёкся, что не заметил, как на Искере появились шестеро татар с граблями и вилами. Они приехали, чтобы прибрать осенний мусор вокруг астаны четырёх шейхов. Увидев чужака, они переглянулись и без слов изготовились для драки. Искер для мусульман был священным местом, и чужакам здесь нечего было делать. Все русские знали это и не совались на Искер в одиночку. А иноземец в камзоле, который крал с могильных камней ду-а — обращения к Аллаху, несомненно, был посланником шайтана.