Заключенные организовали для Алтуды место рядом с Хэлом и Дэниелом, так что они могли тихо разговаривать в темноте.

– Сколько твоих людей в горах? – захотел узнать Хэл.

– Сначала нас было девятнадцать, но троих убили голландцы, а еще пятеро умерли после побега. Горы жестоки, и там множество хищников.

– А какое у них оружие? – спросил Хэл.

– У них есть мушкеты и сабли, которые мы отобрали у голландцев, но пороха мало, а к этому времени, наверное, он и вовсе кончился. Моим друзьям нужно охотиться, чтобы выжить.

– Но они наверняка изготовили и другое оружие?

– Да, сделали луки и копья, но железных наконечников нет.

– А насколько надежны те места, где они прячутся? – не отставал Хэл.

– Горы бесконечны. Ущелья там – настоящие лабиринты. Утесы круты, и нет никаких троп, кроме тех, что проложили бабуины.

– А голландские солдаты решаются туда забираться, в эти горы?

– Никогда! Они даже до первого ущелья не доходят.

Такие обсуждения заполняли все их вечера, пока зимние шторма неслись с гор, словно львиный прайд, и ревели над стенами замка. Мужчины в тюрьме дрожали от холода на соломенных подстилках. Иной раз только разговоры и надежда удерживали их от того, чтобы сдаться перед холодом. Но все равно некоторые из тех, кто был постарше и послабее, болели: горло у них воспалялось, легкие наполнялись желтой слизью, тела горели в лихорадке, и они умирали, кашляя и задыхаясь.

А у тех, кто выживал, плоть крепла. Хотя они отчаянно худели, их закаляли холод и труд. Хэл уже перестал расти и вошел в полную силу в эти жуткие месяцы, он теперь сравнялся с Дэниелом, когда они на веревках поднимали на леса тяжелые корыта с известью для кладки. У него отросла густая черная борода, а связанные в хвост волосы достигали лопаток. На его спине и боках виднелись следы хлыста, а взгляд стал жестким и непреклонным, когда он смотрел на горные вершины, синевшие вдали.

– Как далеко эти горы? – спросил он Алтуду в темноте камеры.

– Десять лиг, – ответил тот.

– Так далеко! – прошептал Хэл. – Как вы вообще туда добрались, голландцы ведь гнались за вами?

– Я же говорил тебе, я был рыбаком. Каждый день я отправлялся охотиться на тюленей, чтобы кормить других рабов. Лодка у меня была маленькой, а нас было много. Она едва смогла перевезти нас через Фолс-Бей к подножию гор. Моя сестра не умеет плавать. Поэтому я и не мог взять ее с собой.

– И где теперь эта лодка?

– Голландцы, преследовавшие нас, нашли ее. И сожгли.

С каждым вечером эти разговоры становились короче, потому что мужчины находились уже на пределе своих сил и выносливости. Но постепенно Хэл все же выудил из Алтуды все до единой подробности, которые могли бы пригодиться.

– А что за людей ты увел с собой в горы, каковы они по характеру?

– Это сильные мужчины… и женщины тоже, потому что с нами были и три девушки. Будь эти люди не такими храбрыми, они бы никогда не убежали от спокойной жизни в плену. Но они не воины, кроме одного.

– И кто это?

– Его зовут Сабах. Он был солдатом, пока не угодил в плен к голландцам. И теперь он снова солдат.

– А мы можем как-то послать ему весточку?

Алтуда горько рассмеялся:

– Можем закричать с вершины замка или загреметь кандалами. А он, может быть, услышит нас с вершины горы.

– Если бы я нуждался в балагуре, я бы позвал Дэниела, чтобы он меня развеселил. Его шутки, может быть, и вызовут иной раз тошноту, но все равно они смешнее твоих. А теперь ответь, Алтуда. Неужели нет способа добраться до Сабаха?

Хотя Хэл говорил спокойно, в его голосе слышалась сталь, и Алтуда хорошо подумал, прежде чем ответить.

– Когда я сбежал, я договорился с Сакииной о тайнике за миндальной изгородью колонии, там мы могли бы оставлять сообщения друг для друга. Сабах знает об этом почтовом ящике, я ему показал это место в ту ночь, когда вернулся за сестрой. Это было давно, но, может быть, Сабах и до сих пор там бывает, ждет сообщений от меня.

– Я подумаю обо всем, что ты мне рассказал, – пообещал Хэл.

Дэниел, лежавший в темноте рядом с ним, услышал силу и властность в его тоне и покачал головой.

«Это голос и манеры капитана Фрэнки, – с восхищением подумал Дэниел. – То, что вытворяют с ним голландцы, человека помельче могло бы разбить вдребезги, но, бог ты мой, все то же самое лишь наполняет его грот-парус сильным ветром!»

Хэл принял на себя роль своего отца, и выжившая команда это признала. Все чаще и чаще матросы смотрели на него как на командира, и это придавало им храбрости продолжать жить, напутствовало их, позволяло улаживать мелкие ссоры, что почти каждый день вспыхивали между людьми из-за давившего на них груза испытаний, поддерживало искру надежды, все еще тлевшую в сердцах.

На следующий вечер Хэл продолжил военный совет, прерванный накануне изнеможением.

– Значит, Сакиина знает, где оставить послание для Сабаха?

– Само собой, отлично знает… это дерево с дуплом на берегу реки Эрсте, это первая речка за живой изгородью, – ответил Алтуда.

– Эболи должен попытаться наладить связь с Сабахом. Есть что-нибудь такое, что известно лишь тебе и Сабаху и что докажет, что записка именно от тебя, а не ловушка голландцев?

Алтуда обдумал вопрос.

– Можно написать, что это от отца малыша Бобби, – предложил он наконец.

Хэл молчал, ожидая объяснений, и Алтуда продолжил после паузы:

– Роберт – это мой сын, он родился уже в лесах, после нашего бегства из колонии. В этом августе ему исполнится год. Его мать – одна из тех девушек, о которых я упоминал. Она моя настоящая жена, пусть и не официально. Никто по эту сторону изгороди, кроме меня, не знает имени ребенка.

– Значит, у тебя даже больше причин, чем у кого-либо из нас, чтобы желать сбежать за эти стены, – негромко произнес Хэл.

Содержание записки, переданной ими чернокожему другу, было жестко ограничено размерами листка бумаги, который они могли использовать, не насторожив тюремщиков или острого на глаз Хьюго Бернарда. Потом Хэл и Алтуда провели часы, напрягая глаза в тусклом свете и изнуряя разум, чтобы составить наиболее сжатые и в то же время понятные послания. В ответах, которые они получали, словно звучал голос самой Сакиины, это были маленькие перлы краткости, восхищавшие мужчин.

Хэл заметил, что все чаще и чаще думает о Сакиине. Когда она снова появлялась в замке, следуя за своей хозяйкой, ее взгляд прежде всего устремлялся на строительные леса, где работал Хэл, а уж потом начинал искать брата. Иной раз, если на листке с письмом, оставленным Эболи в стенной щели, оставалось свободное место, она делала маленькие личные замечания, упоминала о его пышной бороде или о дне его рождения. Это изумляло Хэла и глубоко его трогало. Он какое-то время не понимал, откуда ей известны такие подробности касательно его жизни, но наконец сообразил, что ей обо всем рассказывал Эболи. Юноша подталкивал Алтуду к разговору о сестре, когда они сидели в темноте. Он немножко узнал о ее детстве, о том, что ей нравится, а что – нет. И постепенно, лежа на соломе и слушая Алтуду, Хэл начинал влюбляться в Сакиину.