Отец говорил, что, если не знаешь, что делать, начни с самого необходимого. Нужнее всего напоить Сону. Адуаны говорят, что их лошади умеют находить воду, но Сона выросла в конюшне, а не в степи. Может, все-таки доехать до башни? Вдруг там кто-нибудь да есть, на развалины она не похожа, все зубцы на месте и целы.

Юноша тронул поводья, и в тот же миг черная колонна на багровом бархате задрожала и исчезла, Дик открыл и закрыл глаза, не понимая, когда он лишился рассудка — сейчас или полчаса назад, а потом навалился страх. Охвативший полнеба пожар напоминал о Закатном Пламени, поджидающем грешных и неправедных.

В детстве Дик боялся смотреть в окна, выходящие на запад, ведь оттуда, из-за огненной грани в Кэртиану пробирались чудовища. Кормилица говорила, что по вечерам нельзя верить никому — мирный путник мог оказаться перевертышем, принявшим облик знакомого человека, кошка или кот — рыцарем-оборотнем или преступной красавицей, убившей собственного мужа. Полузабытые надорские страхи оживали, как оживают по весне змеи и жабы. Когда-то слышанные истории казались достоверными, а в темнеющей степи таился кто-то ужасный и всесильный.

Чужой помогает своим избранникам. Если человек преступает грань, отделяющую малое зло от великого, он после смерти избегает Первого Суда[143]. Закатные твари бродят по земле, меняя обличия. Они боятся лишь эсператистской молитвы, но Франциск Оллар разрушил аббатства, изгнал монахов и священников, запретил носить Эсперы[144]… Дик был тайно посвящен в эсператизм, но его Звезда осталась в Надоре, а слова молитвы, как назло, вылетели из головы. Юноша помнил лишь самое начало: «Создателю Всего Сущего, в смирении и трепете ожидаем тя…»

Дальше в памяти был провал, а искаженные или неправильно произнесенные слова «Создателю» привлекают слуг Леворукого, как пролитая кровь привлекает хищных рыб южных морей.

Дик застыл в седле, боясь не то что шевелиться, но даже дышать. По спине тек холодный пот, сердце бешено колотилось, а глаза не могли оторваться от кровавой полосы, в которую превратился горизонт. Страх всадника передался и Соне, кобылица дрожала мелкой дрожью, даже не пытаясь дотянуться до травы, а потом на них выскочило что-то светлое и большое. Святой Алан, Лово!

Сона всхрапнула и попятилась, собака вильнула обрубком хвоста и задрала морду, но не залаяла. Радость, охватившая было Дика, уступила место еще бо?льшему ужасу. Это не Лово, это слуга Леворукого! Сегодня убили слишком многих, их кровь притянула к себе закатных тварей…

— Отыскался, жабу их соловей!

Прекрасней этих слов Ричард Окделл не слыхал в своей жизни ничего. Лово и впрямь был Лово, с ним был Клаус, а за ним маячило человек пятнадцать адуанов. Юноша нервно сглотнул, пережитый ужас требовал выхода, все равно какого.

— Как ты разговариваешь с герцогом Окделлом?!

— Да как надо, так и говорю. Я тебе, барчук хренов, по роже не смазал, только чтоб парни не видели, как я оруженосца монсеньора луплю.

— Монсеньор… — задохнулся от поразившей его самого ярости Дик, — да твой монсеньор… убийца и отродье предателя.

— Да, мой! И его, — таможенник указал рукой на одного из своих парней, — и его, и вот его тоже! Потому как мы ему верим. Он не сопли мазать сюда пришел, а седунов колотить, а уж мы ему подмогнем.

— Вы ему? — Дик зло и, как ему показалось, гордо рассмеялся. — Да он вас и за людей-то не считает!

— Может, он нас за дерьмо и держит, — отрезал Коннер, давая понять, что разговор окончен. — Но вы, барчуки, для него не дороже, а для покойника твоего дерьмом были только мы. Кончай беситься, я тебя подрядился назад приволочь и приволоку, а дурить станешь — поперек седла привяжу. Как барана.

То, что это не шутка, Дик понял сразу. Юноша постарался как можно равнодушней пожать плечами, но на Клауса это, похоже, впечатление не произвело. Адуан, не глядя на Дика, заворотил коня, пришлось последовать его примеру.

Запад совсем погас, и ночь окончательно завладела Варастой. Откуда-то сбоку раздался дикий скрежещущий вопль, но таможенник не обратил на него никакого внимания. Видимо, это орало какое-то животное. Теперь Дику было стыдно пережитого ужаса. Ему вообще было стыдно.

До самого лагеря Коннер не проронил ни слова. Они ехали по черной неуютной степи под насмешливыми звездами и молчали. Все — тьма, вспыхивающие на горизонте синие искры, запах полыни, плавная рысь Соны — в точности повторяло прошлую ночь, отчего Дику стало вовсе тошно. Юноша никогда еще так себя не презирал. Надо ж было так опозориться, и что теперь с ним будет?

Ричард лихорадочно пытался придумать, что скажет Рокэ, но ничего путного в голову не приходило. Обвинить маршала в убийстве Оскара? Поздно. Ричард Окделл струсил и ничего не сделал, чтобы спасти друга, а вместо того, чтоб вступиться за пленных и честь Талигойи, позорным образом удрал и в придачу заблудился. У него не было ни еды, ни воды, ни огня. Дик понимал, что без Клауса и Лово он бы сейчас трясся от страха в черной степи. Ярость прошла, юноша искоса поглядывал на адуана, понимая, что должен попросить прощения, но раскаяние никак не могло справиться с гордостью. Когда вдалеке вспыхнули лагерные костры, Дик, наконец, решился.

— Господин полковник, я должен принести вам свои извинения.

— Ерунда, — махнул лапищей Клаус, — с кем не бывает. На висельников смотреть и впрямь невелика радость, только с седунами, жабу их соловей, по-людски нельзя.

— Я… Я не только из-за них.

— Оно и понятно, — пробасил Коннер, — покойника с вами я частенько видел. Только, ты уж прости, сударь, от таких друзей лучше подале быть. Сам потонет и других за собой потянет.

Дик вздохнул. Он слишком устал для ссоры, но согласиться с тем, что говорил варастиец, не мог. Оскар Феншо был хорошим другом и замечательным человеком. Ворон с ним поступил подло и жестоко, но что может понимать мужлан, у которого в голове только его распрекрасная Вараста?

— Господин полковник, вас послал монсеньор?

— Нет, — Ричарду показалось, что таможенник развеселился, — тилерист с валеристом. Да я и без них бы поехал — не бросать же тебя было. Башня, положим, тебя б не сожрала, а вот ызарги запросто…