Об этой эпохе напоминают несколько устойчивых выражений, например «он говорил, как свинья» (he talked hoghigh). «Я как на сносях…» (I am with child that) или «Я изболелся из-за…» (I am in pain for) означают «Я с нетерпением жду чего-то или надвигающегося события». Чьи-то нелепые выходки «заставят смеяться только собаку». «Я смеялся так, что чуть не взорвался». «Если поставила тесто, то пусть спечет».

Однажды зимней ночью, пишет Пипс, под его окном прошел ночной сторож, он звонил в колокольчик и кричал: «Час ночи, холодно и ветрено». Пора в постель.

Надежды, сопровождавшие правление Карла в самом его начале, рассеялись. Стало ясно, что он не идет ни в какое сравнение с Оливером Кромвелем. Былых кавалеров глубоко возмущали безнравственный двор и скверное управление страной. Государственные доходы тратились неразумно, а сам король проводил время за карточным столом и, как сказал Джон Ивлин, «самодовольно проматывал горы золота». Важнейшие вопросы политики и религии не могли получить решения в атмосфере свар между кликами, коррупции, цинизма, постоянных склок; единственное, что объединяло королевских министров, – взаимная ненависть. Королю не хватало терпения или ума, чтобы разработать четкий политический курс или сформулировать хотя бы идеи этого курса. Он был немногословен и скрытен, избегал лишний раз высказывать свое мнение о людях и их делах. В 1662 году Кларендон писал герцогу Ормонду: «Самое ужасное, что король как никогда раздражен, мало занимается делами. Это разбивает мне сердце, заставляет меня и других ваших друзей чувствовать усталость от жизни».

Однако и самого Кларендона, наиболее значительную и лояльную фигуру режима, тоже резко критиковали. Осенью 1662 года выяснилось, что именно он сыграл главную роль в продаже французам Дюнкерка. Солдаты Кромвеля отбили крепость у испанцев, а теперь единственное английское владение в континентальной Европе надо передать старому врагу страны. Для продажи существовали основательные причины: содержание порта обходилось недешево, а существенного значения для национальных интересов он никоим образом не имел, однако его сдачу (именно так называли это решение) расценили как акт предательства. Кларендона обвинили в том, что он принял от французов взятку, и большой особняк, который он тогда строил в Лондоне, прозвали «Дюнкерк-Хаус». Торговцы особенно опасались, что Дюнкерк превратят в базу для каперов и будут захватывать их корабли. Когда известие о продаже распалило толпы лондонцев, городские ворота закрыли и удвоили караулы в разных очагах напряженности.

В конце года король попытался успокоить религиозные противоречия в стране принятием «Декларации о веротерпимости», в которой выразил сожаление, что не смог установить «свободу умиротворенной совести». Он предложил парламенту предоставить ему право освободить часть подданных от исполнения «Акта о единообразии» и начать отменять уголовное преследование тех католиков, которые «будут жить мирно, скромно и без скандалов». Это самое очевидное из возможных свидетельств, что парламент слишком далеко зашел в навязывании Англиканской церкви всему королевству. За эти действия он мог также винить Кларендона. Лорд-канцлер тогда мучился подагрой, находился дома и не имел возможности возразить.

Однако обращение короля было проигнорировано. Когда в феврале 1663 года открылась четвертая сессия «Кавалерского парламента», палата общин отказалась ратифицировать его декларацию. Королю пришлось прекратить обсуждение этого дела, чтобы избежать возможной конфронтации. На самом деле это было знаменательным поражением, поскольку он оказался не способен обеспечить королевскую прерогативу в религиозном вопросе. Весной 1663 года был принят новый «Закон о милиции», по которому местная милиция реформировалась и передавалась под контроль лорд-лейтенантов каждого графства; им предоставлялись достаточные средства, чтобы рекрутировать большее количество людей. Сообщалось, что эта мера необходима для борьбы с постоянной угрозой заговоров и подстрекательств к бунту, но некоторых всерьез пугала вероятность, что король может использовать войска в других целях.

Однако приоритетом был военный флот, а не армия. Когда парламент снова возобновил работу весной 1664 года, одной из его первых мер стало принятие декларации или «резолюции о торговле», направленной против голландцев. В декларации высказывалось недовольство тем, что «подданные Соединенных провинций» нарушают королевские права в Индии, Африке и других местах, нападая на английских купцов, и ближе к дому также наносят тем «ущерб, обиды и телесные повреждения». Считалось, что голландцы хотят установить торговую монополию по всему известному миру, что было не менее опасно, чем «всемирная монархия», к которой стремится Людовик XIV.

Поэтому Голландскую республику рассматривали как угрозу английским кораблям и английской торговле, но, разумеется, и само существование республиканского строя могло считаться серьезной опасностью для Английского королевства. Религия врага была по характеру кальвинистской, и существовали опасения, что голландцы будут поддерживать дело своих единоверцев в Англии; в связи с этим они могут внести разлад между королем и государственной религией. «Торговая резолюция» представляла собой проявление англиканского роялизма, который отстаивали и палата лордов, и палата общин. Рвению палаты общин, в частности, соответствовали и ее действия. Общины согласились выделить королю беспрецедентную сумму в 2,5 миллиона фунтов стерлингов на ведение военных действий.

Официальное объявление войны состоялось в феврале 1665 года, после многомесячной подготовки. Дело, похоже, получило большую поддержку, насколько можно судить о таких вещах, особенно среди тех купцов и торговцев, которые получили бы выгоду от проблем голландской коммерции. Одним из заинтересованных лиц был брат короля Яков, герцог Йоркский. Он руководил Королевской Африканской компанией, которая специализировалась на работорговле, вкладывал деньги и в другие коммерческие предприятия. Конфликт, таким образом, описывали как первую чисто торговую войну в английской истории. Один торговец пенькой, капитан Кок, сформулировал так: «Мировая торговля слишком мала для нас двоих, поэтому один должен потонуть».

В начале июня англичане под командованием герцога Йоркского одержали большую победу у Лоустофта: было захвачено или потоплено двадцать шесть голландских судов. Оба флота шли кильватерными колоннами, стреляя из пушек в борта и такелаж кораблей противника, пока один или более кораблей не «нарушали строй», – в этом случае поврежденные суда брали на абордаж или топили брандерами. Сражение шло несколько часов.

Звуки орудийных выстрелов долетали даже до Лондона. Джон Драйден в своем эссе вспоминал, что «грохот пушек обоих флотов достигал наших ушей по всему городу, поэтому каждый человек пребывал в тревоге, в ужасном ожидании исхода события, которое тогда имело решающее значение. Каждый шел за звуком туда, куда вело его воображение…». Успех мог бы быть еще более впечатляющим, если бы один придворный, пока герцог Йоркский спал в своей каюте, не приказал прекратить преследование уцелевших голландских кораблей – то ли из страха разбудить герцога, то ли снова договорившись с неприятелем, неизвестно. В любом случае победный напор не развернули в большую войну.