Офицер-ахтырец А.А. Гернгросс так описывал полковое собрание 36-го Ахтырского полка: «То, что еще не привилось в училище, то молодой офицер впитывал в себя в стенах своего собрания. Собрание блистало чистотой, по стенам висели портреты русских императоров-самодержцев, создавших за несколько веков славу России. Висели портреты русских полководцев… В офицерском собрании молодой офицер воспитывался в беспредельной любви к Государю, верности Родине и обожанию своего родного полка. Войдя в полковую семью, полк становился всем: отходили на задний план и семья, и былые друзья, и полк олицетворял для офицера все самое прекрасное и благородное на свете. Столовая офицерского собрания сверкает огнями. Белоснежная скатерть, хрусталь и серебро сверкает на столе. За столом сидят по чинам. Во главе стола — командир полка, далее — штаб-офицеры, командиры эскадронов и все остальные по чинам. Засиделись за столом, и не хочется расходиться. Левый фланг, то есть корнеты и поручики, молодыми звонкими голосами запевают, обращаясь к старшим однополчанам:

Поют, конечно, стоя. Хриплыми от команд на морозе и ветру, от песен и вина голосами отвечает им правый фланг:

Вестовые вносят полковую серебряную чару, и встречает ее уже общий хор голосов. Идет вкруг стола полковая чара, и пьют из нее и седоусые старшие офицеры, и совсем юные корнеты. Но вольности не может быть никакой. Каждый помнит свое место. Дисциплина — прежде всего… Загул идет до рассвета, и только блеснут первые лучи солнца в утреннем тумане, едва позолотеют розовые облака, раздаются звуки тревоги. Это командир полка сзывает свой полк на полковое ученье. Все разбегаются по своим квартирам, и денщики льют холодную воду на головы своих господ. Через пять минут полк построен и дружно и весело отвечает на приветствие командира. Долго длится полковое ученье: командир полка знает, что делает, и муштрует своих офицеров, делая упор на тех, кто вчера слегка перебрал. Так воспитывался молодой офицер в собрании, и воспитание не было в том, чтобы приучить молодежь к вину и к тому, чтобы научиться пить не пьянея. Нет, учили тому, чтобы офицер оставался самим собой и не забывал, для чего он носит полковой мундир».

Картина очень выразительная и яркая, но как раз Бориса Панаева она не касалась. Своих сослуживцев он поражал аскетизмом — спал на досках, вместо подушки использовал седло, не употреблял мяса, строго соблюдал посты. Шумных вечеринок чурался, участвовал только в семейных «субботниках», где неизменно выбирал самую невзрачную девушку среди присутствующих и рыцарски занимал ее разговорами весь вечер. Часто Борис проводил ночь на коленях перед иконами, а во время одного из отпусков предпринял поездку в Валаамский Спасо-Преображенский монастырь, где провел несколько месяцев, скрыв свое имя и офицерский чин. В полку чувствовали «особенность» Бориса и уважали ее. Он никому не навязывал своих взглядов и никого не осуждал, но когда Борис входил в офицерское собрание, все легкомысленные разговоры и фривольные шутки сразу смолкали: все знали, что при Панаеве так вести себя нельзя.

Другие братья Панаевы были более «земными» людьми. Но и они тратили полученные на скачках призовые деньги не на что-нибудь, а на путешествия по близлежащим святым местам. Лев Панаев на досуге занимался иконописью. А еще он на свои средства переиздал где-то найденную им книгу 1787 года издания — «Советы военного человека сыну своему». Написанная архаичным и немного смешным для начала XX века языком, она скоро полюбилась всем офицерам Ахтырского полка и стала для них настольной. В одной из глав этой книги говорилось: «Любите военное знание больше всех других. Любите его до исступления. Если вы не думаете беспрестанно о воинских упражнениях; если не хватаетесь с жадностью за военные книги и планы; если не целуете следа старых воинов; если не плачете при рассказах о сражениях; если не умираете от нетерпеливости быть в них и не чувствуете стыда, что до сих пор их не видали, хотя бы это и не от вас зависело, то сбросьте как можно скорее мундир, который вы бесчестите».

…В 1904 году началась Русско-японская война. Ахтырские драгуны в боевых действиях не участвовали, но Борис Панаев был откомандирован в Заамурский округ пограничной стражи для командования небольшим (всего 20 солдат) пограничным постом. В крупных боях участвовать Борису не довелось, но его пограничникам то и дело приходилось отбивать вылазки противника. В перестрелках с хунхузами поручик Панаев был дважды ранен. Приятель, посетивший Бориса в то время, вспоминал: «Во всем обиходе его жизни чувствовалось, что он и солдаты — одно. На вопрос, не скучно ли ему на посту, он отвечал, что нет, что скучать ему некогда, что “дела много”. Казалось, какое может быть дело на заброшенном посту с 20-ю человеками команды и 20-ю лошадьми. А подтверждение его слов было во всем: в той работе, которая должна быть им применена, чтобы добиться того, что он сделал из своих людей».

О том, какие чувства подчиненные питали к своему командиру, свидетельствуют тексты двух солдатских писем, опубликованных в 1917 году. Солдат, служивший на границе под началом Бориса Панаева, просил в письме: «Уведомьте нас, где наш батенька находится, в какой они сотне их благородие поручик. Мы очень об них тужим и спрашиваем друг друга, где наш учитель. Мы очень желаем к ним попасть служить. Когда мы его повидим, обцеловали бы им ноги и руки, но верно мы их недостойны видеть». А другой солдат писал коротко: «Я жизнь положу за такого командира. У меня отца такого не было».

Храбрость Бориса Панаева на Русско-японской войне была высоко оценена командованием — с границы он привез в родной полк боевые ордена Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом, Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Святой Анны 4-й степени «За храбрость» (Анненское оружие). Такой набор был мечтой любого молодого офицера. 13 августа 1905 года Борис был произведен в чин штабс-ротмистра. В этот же день Лев Панаев стал поручиком. Чуть позже он был награжден первым своим орденом — Святого Станислава 3-й степени.

Последствием Русско-японской войны, начавшейся внезапным нападением Японии на Россию, стало создание в 12-м Ахтырском полку «Общества ночных тревожников». Инициатором его учреждения стал Борис Панаев. Каждый участник общества мог в любое время поднять остальных по тревоге, запиской сообщив час и место сбора, форму одежды, вооружение и тип седловки. Когда все собирались, главный «тр-вожник» ставил задачу: найти брод через реку, догнать вражеский разъезд, расстрелять цель на скаку из револьверов. В финале тот, кто устроил тревогу, угощал других скромным, без алкоголя, ужином. Тех, кто уклонялся от неурочной тревоги, штрафовали — сначала на 50 копеек, затем на рубль, потом на три рубля, а потом исключали из общества. По воспоминаниям ахтырцев, самой эффектной была «тревога», которую Гурий Панаев устраивал на каждый Новый год. Все «тревожники» получали в восемь часов вечера записку, извещавшую, что им нужно «двигаться на взрыв». Через полчаса в глубине леса действительно раздавался отдаленный взрыв, и офицеры, ориентируясь только на звук, следовали туда. Какова же была радость всех, когда посреди поляны ахтырцы видели украшенную елку, вокруг которой стояли небольшие барьеры для лошадей. Офицеры верхом водили «хоровод» вокруг елки, а потом начиналось веселье: ели пряники и конфеты с елки, кипятили в походных котелках чай…