он позволяет себе говорить со мной: — КАКОЙ ПРИМЕР ВЫ ПОДАЕТЕ ДОЧЕРИ?! НО Я УЗРЕЛ С ПОЛЧАСА НАЗАД, ЧТО ОНА ВСЯ В ПАПОЧКУ, ТАКАЯ ЖЕ НЕНАВИСТНАЯ И ПОЛНАЯ МЕСТИ!..

— ДА КАК У ТЕБЯ СМЕЕТ ТАК ЯЗЫК ПОВОРАЧИВАТЬСЯ?! — орёт, как настоящее животное. — ТЫ НИЧТОЖЕСТВО В МОИХ ГЛАЗАХ! ДОКАТИЛСЯ ДО САМОГО НИЗКОГО УРОВНЯ, РАЗ СМЕЕШЬ БРОСАТЬСЯ ЕДКИМИ СУЖДЕНИЯМИ НА ТОГО, ПЕРЕД КЕМ СЛЕДУЕТ ПОВИНОВАТЬСЯ! — И растопырив ноздри, указывает: — ТЫ ЛИШИЛ СЕБЯ ВОЗМОЖНОСТИ БЫТЬ С МОЕЙ ДОЧЕРЬЮ И РУКОВОДИТЬ КОМПАНИЕЙ! — «Больно нужно». — Контракт расторгнут! Долг повелевает предъявить к тебе самые жесточайшие меры! — безапелляционно судит он.

В несколько секундах тишины между нами с ноткой ласковости, во взбалмошном состоянии, он хлопает по щекам дочь, говоря в два тона тише:

— Доченька, приди в себя, доченька… Ты узнаешь папочку?

— П-аапа, — молвит жалобно она, что Брендон всё своё внимание уделяет ей, — убей её! Она убила нашу любовь и должна быть наказана по заслугам!

— Никакой любви не было! — угодливо подхватываю я.

— Доченька, доченька, — убирает волосы с её лица, — мы всё сделаем так, как ты скажешь. Держись, только держись!

— А ОН! — Она указывает на меня. — Был с ней… С НЕЙ-Й-Й-Й… — заикается, что последние буквы в слове проносятся, будто эхом в пещере.

Какая-то сила ревности или злости лишает ее рассудка и она, поднося руки к груди, падает на спину в бесчувственном состоянии. И глаза ее проваливаются вместе с сознанием.

Под раскаленным небом заходящего солнца, заволакивающим живой мир багряным покрывалом, являясь участником самого жестокого кино, кровь застывает в моих жилах. Брендон красный, как рак, стенает ужасающим голосом и без колебаний, ухватив ее, несет в автомобиль, переговаривая с личным врачом о скорейшем его приезде к ним домой.

До того, как сесть в машину, он вымещает последние слова с угрожающим жестом:

— Дрянь, я припомню тебе все издевательства над нами! Я запятнаю не только твою жизнь и репутацию, но и жизнь блудницы! За каждым шагом и за каждым твоим действием я слежу! Вякнешь о болезни Беллы или, если ее диагноз обострится, а здоровье ухудшится, я сам тебя предам земле!

Вот и положено начало этой битве. Тайлер и Питер уговаривали меня быть снисходительным к нему, вымолить еще один шанс на изменение условий, но… все сделалось так, как, видимо, должно было быть. Белла узнала о моей лжи и, несмотря на то, что я и Милана в наибольшей опасности, нежели были, словно один из тяжелых камней спустился из моей души наружу и рассеялся по воздуху. «И кто же за добрая женщина подсказала ей путь к истине?»

Мир полон людей, олицетворяющих нравственное уродство, которое выдает их глубокие дьявольские душевные пропасти. Скрупулезно пряча мотивы под ухищрённым взглядом, они влезают в душу с помощью тонких техник лести и фальшивой отзывчивости, повышая свой энергетический уровень, позволяющим им жить. Они питаются этим. У них своя биологически пищевая цепочка. Настоящие пламенные твари, обитающие среди мирян.

Как я мог поверить Брендону, Белле? Они темны, темны со всех сторон. Что стало управляющей мыслью во мне, раз я счел её за свою девушку? В ней не любовь, в ней — зло. Я — глупец, который смог поверить в ее доброе сердце. Человек, кричащий о любви, располагая при этом ненавистью к другому, двоедушен. Раскрыв искусственность таковой души, с быстротой молнией бежать нужно от неё. Нет в ней любви. Растленные не умеют любить. Обогащенные талантом актера, они лишь умеют играть любовь. Их легко раскусить, узрев, что любовь-то для них нужна ради выполнения их цели, и смотрят-то они даже не на внешнюю личину, а на сокровищницу монет, обладающих жертвой.

Я ломаю голову, не зная, что отныне будет стоять на повестке каждого дня. Сознание выискивает средства на спасения. Пораскинув мозгами, я мучительно тешу себя только одним и тем же выходом — побегом.

Глава 36

Милана

В спешке, накидав в сумку вещи, которые я брала с собой, запыхавшаяся, я опрометью выбегаю и лихорадочно оглядываюсь по сторонам, ища глазами Джексона. И след его простыл.

Догорают последние отблески заката. Свежий воздух оживляет меня.

«Решил отвезти Беллу домой?» — размышляю я, ощупью обнаруживая в сумке жужжание телефона, источника, который оповестит меня либо о том, где находится Джексон, либо о новых осложнениях моей жизни. Перекопав содержимое моего «мешка» со всей одеждой и средствами, позволившими мне на выступлении выглядеть на соответствующем уровне, сгладить неточности на лице и привести в порядок волосы, я прижимаю к уху телефон.

— Милана, это Анхелика. — Ее голос с момента последнего нашего разговора стал более поникшим.

— Здравствуйте, — настороженно говорю я, на одном дыхании, — есть новости по поводу Даниэля? — бросаю, придерживая не закрытую сумку между ног.

— Приезжай, — мертвым голосом выходит из ее уст и моё сердце пускается вскачь.

Непослушными пальцами я уведомляю Джексона: «Все в порядке? Я еду к бабушке и дедушке Даниэля. Им нужна моя помощь. Где ты сам?»

Незамедлительно приходит ответ: «КТО ТЕБЕ РАЗРЕШИЛ? ЧТО ЗА ДЕЛА? МИЛАНА!»

«Джексон, прекрати. Я должна там быть».

«НЕМЕДЛЕННО ВОЗРАЩАЙСЯ ОБРАТНО».

Со вздохом пишу: «Я должна там быть. И я помню о нашей встрече».

«Я буду ждать тебя. Не опаздывай».

Мысли перевернулись в другую сторону. Даниэль. «Правда. Правда. Правда», — мигает строка в мозгу. Нет. Сначала я узнаю, что с ним, а уже затем я осмелюсь признаться ему во всем. А что, если он… уже…

Слуха достигают слова, задерживающие насущные рассуждения с самой собой:

— Дочурка…

Бессознательно, с резкостью повернув голову на звук, на расстоянии чуть меньше метра, я распознаю того, кто стал неизменным средоточием моего мыслительного центра.

Исполнилось то, чего я так неистово ждала, но всеми силами отпиралась и не признавалась себе в этом. «В эту секунду мы оба перестали действовать, как сложенные биологические механизмы, мы оторвались от текущей жизни и поглотились в мгновении», — чувствовала Луиза, когда увидела отца.

Ее отец — израненный от пули и тягот на войне, а мой… израненный своей войной, обезображенный куда сильнее, чем от пулемета. «Война в душе опаснее тем, что при каждом новом ударе она убивает не сразу, мучительно долго пытая, как партизанов, раздирая всё живое на куски, которых уже не соберешь в целое… Быть в плену у неё — то же, что отдать свое тело нарасхват волкам, заложив его сначала в плотный коробок, дабы умедлить смерть».

Он подобен струне, на которую надели простенькую одежду, придавая ей жизненный вид. Упорно смотрев на меня, он словно испрашивает