естественный, вырывавшийся на поверхность благодаря сильному биению ее юного сердца. Форма тела была столь уверенно правильной, что один молодой циник как-то заметил, что она всегда выглядит так, словно под платьем у нее ничего нет; но он, скорее всего, ошибался, потому что и человеческая, и божья воля полностью экипировали Фифи всем необходимым красавице. У нее были такие платья! Светло-вишневые от Шанель, розовато-лиловые от Молине, розовые от Пату[25] — их было множество, туго обтягивающих бедра, плавно колеблющихся, закручивающихся и кончающихся ровно в одной восьмой дюйма над паркетом бального зала. Сегодня она выглядела как взрослая дама в ослепительно-черном платье, в длинных белых перчатках, словно стекавших с ее предплечий. «Ужасный вкус!», — слышался шепот. «Так можно вырядиться лишь на сцену, или для какой-нибудь витрины, или на парад манекенов! О чем, интересно, думала ее мать? Хотя… Да вы только взгляните на эту мать!»

А мать сидела отдельно с подругой и размышляла о Фифи и брате Фифи, а еще о других своих дочерях, которые теперь были замужем и которых она считала даже более красивыми, чем Фифи. Сама миссис Шварц была некрасивой; всю свою жизнь она прожила еврейкой, так что все, что говорилось в группах людей по всему залу, вызвало бы у нее лишь пассивное равнодушие. И еще одной довольно представительной группе, состоявшей из молодых мужчин, все это было безразлично — и их там немало! Целыми днями они следовали за Фифи, то усаживая ее в моторные лодки, то высаживая ее оттуда, провожая в ночные клубы, на сельские озера, катая в автомобилях и фуникулерах, угощая чаем, и все ей говорили: «Эй, посмотри-ка, Фифи!», и красовались перед нею, и говорили: «Поцелуй меня, Фифи!», или даже: «Поцелуй меня еще разок, Фифи!», и увлекались ею, и пытались сделать ей предложение.

Но большинство было чересчур молодо, потому что этот маленький городок по каким-то алогичным соображениям обычно считался образовательным центром с восхитительной атмосферой.

Фифи никогда никого не критиковала и не замечала, как критикуют ее. Сегодня вечером вся галерка в большом зале в форме подковы с хрустальными окнами отпускала замечания насчет приема по случаю ее дня рождения — даже сам выход Фифи вызвал всеобщее ворчание. Стол был накрыт в последнем зале анфилады обеденных залов, в каждый из которых можно было попасть из центрального коридора. Но Фифи в своем черном, кричащем — практически окликающем зрителя платье, начала шествие в сопровождении целого взвода молодых людей всех возможных наций и их смесей через самый первый зал; она шла быстро, и ее красивые бедра покачивались, а прекрасные волосы трепетали, и, невзирая ни на что, она прошла во главе своей свиты сквозь всю анфиладу залов; некоторые пожилые гости чуть не поперхнулись рыбными костями, а у дам постарше вдруг обнаружилась слабость лицевых мускулов, и в кильватере на всем пути процессии шелестел шум негодования.

Не стоило им так уж на нее злиться! Прием не удался, поскольку Фифи решила, что должна лично развлекать абсолютно всех и быть одновременно целой дюжиной людей, и разговаривала одновременно со всем столом и пыталась принять участие сразу во всех беседах, стоило им только завязаться, и вне зависимости от удаленности, — что сразу же эти беседы и прекращало. Так что за столом все чувствовали себя неуютно, и остальным гостям отеля не стоило так уж сильно переживать из-за того, что она была молода и ужасно счастлива.

Позже, когда перешли в салон, многие из оказавшихся без пар кавалеров отчалили на время к другим столикам. И среди них был молодой граф Станислав Боровки[26], с его красивыми и блестящими карими глазами, напоминавшими глазки оленьего чучела, и с черной копной волос, напоминавшей клавиши рояля из-за уже проступивших на ней характерных полос. Он прошел к столику занимавшего довольно высокое положение семейства Тейлор и присел, издав легкий вздох, — что заставило всех улыбнуться.

— Что, совсем ужасно? — спросили его.

Блондинка мисс Ховард, путешествовавшая вместе с Тейлорами, была почти так же красива, как и Фифи, и держала себя как важная особа. Она приложила все усилия, чтобы уклониться от знакомства с мисс Шварц, хотя у обеих имелись общие поклонники. Семейство Тейлор сделало карьеру на дипломатическом поприще и сейчас, по окончании женевской конференции Лиги Наций[27], направлялось в Лондон. В этом сезоне они собирались представить мисс Ховард ко двору. Это были очень европеизированные американцы; фактически они достигли такого положения, что было невозможно отнести их к какой-либо определенной нации: было ясно, что к «великим державам» они отношения не имеют, а вот что-то такое, балканообразное, состоявшее из подобных им людей, было бы в самый раз. Существование Фифи они считали ничем не обоснованным нарушением всех возможных законов, вроде новой полосы на государственном флаге.

Высокая англичанка с длинным мундштуком и полупарализованным пекинесом сразу встала, объявив Тейлорам, что вспомнила об одной срочной встрече в баре.

— Ужасно вам благодарна, что позвали на кофе! — процедила она. — С тех пор, как я тут оказалась, я все время так пьянею, что уже забыла, что на свете есть кофе!

И леди Каппс-Кар ушла, унося с собой своего неподвижного пекинеса и вызвав своим проходом ледяную паузу в клокотании бурлившего за столом Фифи детского лепета.

Примерно в полночь помощник управляющего, мистер Вейкер, заглянул в бар, где из фонографа Фифи прямо в облако шума и дыма вырывались мелодии новых немецких танго. Лицо у него было маленькое — казалось, что этот человек быстро все схватывает; последнее время он каждый вечер окидывал беглым взглядом бар. Но явился он вовсе не для того, чтобы с восхищением полюбоваться Фифи; его уполномочили разобраться, почему этим летом дела в отеле «Труа-Монд» шли без какого-либо успеха.

Ну, конечно, американская фондовая биржа регулярно обрушивалась. А когда такое множество отелей просто зияет пустотой, клиенты становятся излишне придирчивыми, требовательными и скорыми на жалобы, так что мистеру Вейкеру в последнее время пришлось разбирать много претензий. Одно большое семейство съехало потому, что принадлежавший леди Каппс-Кар фонограф играл ночи напролет. Кроме того, в отеле, предположительно, орудовал вор: поступали жалобы о пропажах бумажников, портсигаров, часов и колец. Иногда гости разговаривали с мистером Вейкером так, что ему казалось, будто они вот-вот попросят его вывернуть на проверку карманы! И еще оставались незанятые номера, которым этим летом совершенно ни к чему было бы пустовать.

Его взгляд мимоходом сурово остановился на графе Боровки, который играл в бильярд с Фифи. Граф Боровки вот уже три недели не платил по