с вами, не откладывая. Я только что получил еще одно письмо от матери. Она подобрала мне в Будапеште невесту — приятная девушка, богатая и красивая, из нашего круга, и будет счастлива заключить этот брак, но ведь я люблю вас! Я никогда не думал, что это возможно, но мое сердце принадлежит американке!

— Ну да, разумеется! — запальчиво ответила Фифи. — Тут ведь у вас девушек зовут красивыми, даже если у них всего одна красивая черта. Но если у них красивые глаза или волосы, так ноги обычно кривые, или зубы не в порядке.

— В вас нет ни изъянов, ни недостатков.

— Это так, — скромно ответила Фифи. — Правда, нос у меня великоват. Вы ведь понимаете, я же еврейка.

С легким нетерпением Боровки вернулся к своей основной теме:

— Они оказывают на меня давление, чтобы я женился. От этого зависят вопросы наследства.

— Кроме того, и лоб у меня тоже высоковат, — заметила с отсутствующим видом Фифи. — Такой высокий, что на нем видно что-то вроде морщинок. Я знала одного ужасно смешного мальчишку, который так и звал меня: «высоколобая»!

— Поэтому самое разумное для нас, — продолжал Боровки, — это немедленно пожениться. Скажу вам откровенно, тут совсем неподалеку есть американки, которые ни секунды бы не колебались!

Фифи с щелчком открыла и тут же закрыла портсигар.

— Мама с ума сойдет! — сказала она.

— Об этом я тоже подумал, — с жаром ответил он. — Ничего ей не говорите. В Швейцарии такие законы, что нам придется ждать до свадьбы неделю. А если сегодня вечером мы пересечем границу Лихтенштейна, то поженимся уже завтра утром. А после вернемся, и вы просто покажете маме золотые графские короны на вашем багаже. По моему личному мнению, она будет счастлива! Вы окажетесь уже не на ее попечении, и у вас будет ни с чем не сравнимое даже в Европе социальное положение. По моему мнению, ваша мама наверняка размышляла об этом, и наверняка говорила себе: «Ну почему эта молодежь не возьмет все в свои руки, чтобы сэкономить мои нервы и расходы из-за их свадьбы?» Думаю, ей понравится, что мы окажемся такими «крутыми»!

Он раздраженно замолчал, когда вдруг вышедшая из столовой вместе со своим пекинесом леди Каппс-Кар, к удивлению, остановилась рядом с их столиком. Графу Боровки пришлось их друг другу представить. И поскольку он не знал ни о позавчерашнем провале маркиза Кинкалоу, ни о том, что на следующее же утро его светлости пришлось везти свою раненую персону через Симплонский тоннель, он даже не подозревал, что сейчас будет.

— Я обратила внимание на мисс Шварц, — произнесла англичанка четким и выразительным голосом. — И, конечно же, обратила внимание на наряды мисс Шварц!

— Прошу вас, присаживайтесь! — сказала Фифи.

— Нет, благодарю вас. — Она повернулась к Боровки. — Любой наряд будет смотреться несколько монотонно рядом с нарядами мисс Шварц! А я вот в отелях никогда не одеваюсь со всем подобающим тщанием. Мне кажется, это такой дурной тон! Вам так не кажется?

— Я думаю, что люди всегда должны хорошо выглядеть, — побагровев, сказала Фифи.

— Естественно! Я просто хотела сказать, что считаю дурным тоном одеваться со всем подобающим тщанием, если только не находишься в гостях у своих друзей!

Она пожелала Боровки «всего доброго» и пошла дальше, выдохнув изо рта облако дыма и легкий аромат виски.

Оскорбление обожгло, словно щелчок хлыста; Фифи лишили права гордиться своим гардеробом, и она услышала все замечания, на которые раньше не обращала внимания, словно в полную силу воскресли все едва доносившиеся до нее шепотки. Так они, значит, говорили, что она наряжается лишь потому, что ей больше негде носить свои наряды? Вот почему эта Ховард считала ее вульгарной и не хотела с ней знаться!

На мгновение ее вспыхнувший гнев обратился на мать, которая ей ничего не сказала, но она тут же поняла, что мать находилась тоже в неведении.

— Она так безвкусно одета, — с трудом произнесла Фифи вслух, но внутри у нее все дрожало. — А кто она вообще такая? Я хочу знать, у нее высокий титул? Очень высокий?

— Она вдова баронета.

— А это высокий титул? — Фифи смотрела сурово. — Выше, чем графиня?

— Нет. Графиня много выше, бесконечно выше. — Он пододвинул стул поближе и принялся напряженно говорить.

Через полчаса Фифи встала; на лице у нее читалась неуверенность.

— В семь жду от вас окончательного ответа, — произнес Боровки, — а в десять буду ждать вас в машине!

Фифи кивнула. Он проводил ее к выходу из гостиной и смотрел, как она исчезла в темном зеркале в коридоре, который вел к лифту.

Когда он отвернулся, с ним заговорила сидевшая в одиночестве за кофе леди Каппс-Кар.

— Хочу с вами кое о чем поговорить. Не случалось ли вам обмолвиться мистеру Вейкеру в том духе, что в случае затруднений я буду готова дать ему гарантии по вашим счетам?

Боровки побагровел.

— Возможно, что-то подобное я и говорил, но…

— Что ж, я сказала ему правду — что я вас в глаза никогда не видела и мы знакомы всего пару недель.

— Естественно, я сослался на особу, равную мне по положению…

— Равную по положению? Что за наглость! Да настоящие титулы только в Англии и остались! Вынуждена вас просить впредь никогда моего имени не упоминать.

Он поклонился.

— Неудобства подобного рода скоро останутся для меня в прошлом.

— Что, сладили с этой вульгарной американкой?

— Прошу прощения? — чопорно переспросил он.

— Не сердитесь. Хотите виски с содовой? Я тут прихожу в кондицию, готовлюсь к встрече с Боупсом Кинкалоу, который только что телефонировал, что ковыляет обратно. И он, и его шофер, и его лакей остановились в Сиерре, и слегли там, погрузившись в ступор. Но поскольку «счастье» у него кончилось, вечером они прибудут сюда.

Тем временем наверху миссис Шварц говорила Фифи:

— Вот теперь, когда мы собрались ехать, я ужасно волнуюсь! Так здорово будет снова встретиться с Хирстами, и с миссис Белл, и с Эми, и с Марджори, и с Глэдис, и увидеть своими глазами новорожденную! Тебе тоже понравится — ты ведь уже, наверное, и забыла, как они выглядят? А ведь вы с Глэдис так дружили! И Марджори…

— Ах, мама, не говорите со мной об этом, — печальным голосом воскликнула Фифи. — Я не хочу возвращаться!

— Но нам незачем оставаться там надолго. Вот если бы Джон поступил в университет, как желал его отец, то мы, возможно, могли бы поехать в Калифорнию.

Но вся романтика жизни для Фифи заключалась в трех последних, исполненных ярких впечатлений, годах, проведенных в Европе. Она вспоминала