— Как я рад тебя видеть, дорогая, — промурлыкал он и окинул взглядом вереницу повозок с багажом, въезжавшую вслед за нами во двор. — Ты что, прихватила с собой весь Париж?

И, не дожидаясь ответа, повернулся ко мне с широкой улыбкой, словно мы не виделись всего лишь неделю.

— Тетушка Екатерина, добро пожаловать в мои скромные владения.

Я тотчас же приметила произошедшую в нем перемену. Наваррец мог притворяться безразличным, напуская на себя тот бесшабашный вид, который так привлекал парижских шлюх, но я почуяла в нем новообретенную уверенность в себе. Надежно укрывшись в своем горном королевстве, в окружении верных гугенотов, Генрих ощутил почву под ногами. Теперь уже не он, а я была гостьей при враждебном дворе.

— Сын мой, у тебя такой здоровый вид. — Я улыбнулась в ответ. — Здешний воздух явно идет тебе на пользу.

— Конечно! — хохотнул он. — Это ведь мой воздух. — И прибавил, взяв Марго за руку: — Прошу прощения — наш воздух, дорогая. Все, чем я владею, теперь и твое, моя королева. Пойдем, я приготовил для тебя покои. — Он помолчал. — Надеюсь, тебе там понравится. Боюсь, мне не под силу состязаться с роскошью Лувра.

— Этого я от тебя и не ожидала, — отозвалась Марго.

Она взяла Генриха под руку, и он повел ее в замок, предоставив мне плестись следом и подчеркнуто не замечать критических взглядов его гугенотских советников.

Разговоры о делах Генрих откладывал, ссылаясь на приближавшийся праздник Рождества. Желая показать Марго своим подданным, он устроил поездку по стране, и в пути нас щедро потчевали чесночной похлебкой и форелью из горных ручьев. Трясясь в носилках вслед за королевской четой, я разглядывала кряжистых селян, которые взирали на меня недоверчиво и с опаской. Протестанты до мозга костей, они видели во мне чудовищную «королеву-мать», вдохновительницу Варфоломеевской ночи, и некоторые доходили даже до того, что при виде меня соединяли два пальца в древнем знаке, оберегающем от сглаза.

Впрочем, меня мало интересовало отношение этих людей — куда занимательней было наблюдать их отношения с Генрихом. Можно было не сомневаться, что они любят своего короля. Куда бы он ни пошел, вокруг неизменно собирались подданные, и Наварра, не выказывая никаких опасений за свою жизнь, терпеливо уделял время каждому и внимательно выслушивал жалобы. Было очевидно, что он, покинув Францию, без устали трудился над тем, чтобы сменить жалкое обличье вероотступника на возвышенный облик несгибаемого монарха, поскольку отчетливо сознавал, что любовь и восхищение подданных суть наилучшая защита короля. Чувствуя угрызения совести, я тем не менее помимо воли сравнивала обходительные манеры наваррца с высокомерием, свойственным моему Генриху. В то время как мой сын вынужден был оберегаться от тех, кто мог причинить ему зло, наваррец оставался внешне беззаботен, и радость жизни, которую он излучал всем существом, неизменно воздействовала на окружающих. Даже Марго в присутствии мужа оттаяла и начала кокетничать, как в юности. Я не заметила пока ни единого признака, чтобы они разделяли ложе, однако, глядя, как Марго не сводит с него глаз, подозревала, что вскорости дойдет и до этого. Чем бы ни пахло от Генриха, Марго явно была им очарована, а когда она понесет дитя, наваррец окажется еще прочнее привязан к нам.

Между тем за всю свою жизнь я не могла припомнить более суровой зимы. Снег валил неделями, засыпав всю округу, и, покуда я, зябко ежась в стылых каменных стенах, грелась у огня, Генрих расхаживал по своей крепости в одной рубахе, словно в разгар лета. Его жизнерадостность и непринужденность вскоре начали действовать мне на нервы, поскольку он вел себя так, будто мы и впрямь явились к нему погостить по-родственному. Моя досада лишь усилилась, когда я получила известие, что Елизавета Тюдор наконец-то согласилась принять ухаживания Эркюля и Генрих отправил моего младшего сына в Англию на борту галеона, груженного подарками. Я злилась, что не смогла присутствовать при отплытии Эркюля, и беспокоилась о том, каково ему придется вдали от родного дома.

Марго, со своей стороны, вполне освоилась на новом месте. Как-то днем я пробудилась от послеобеденного сна, продрогшая и закоченевшая больше прежнего. Вдвоем с Лукрецией мы отправились поискать тепла в зал и там обнаружили мою дочь: стоя на голом полу, она раздавала указания небольшой армии слуг, сновавших туда и сюда с ящиками, гобеленами и разнообразной мебелью. Генрих, восседавший у камина в новеньком позолоченном кресле, вертел в руках кубок, и на губах его играла беззаботная усмешка.

— Dio Mio, — проговорила я, — что все это значит?

— А ты как думаешь? — огрызнулась Марго. — Я меняю обстановку. Весь этот камень и ледяные кирпичи — сущее варварство! Я — королева, и мне полагается жить в подобающих условиях.

Я искоса глянула на Генриха. Он пожал плечами.

— Если так будет продолжаться, она опустошит мою казну, — пробормотал он, — но, по крайней мере, мы будем подыхать с голоду в изысканной обстановке.

Тем же вечером Марго в одном из своих причудливых париков и придворном наряде самого откровенного фасона возглавляла пиршество: более полусотни блюд подавалось в заново обставленном зале, и королева откровенно наслаждалась тем, что вокруг не было ни одной дамы, способной ее превзойти. Потом я узнала, что той ночью они с Генрихом разделили ложе. Наконец-то развеялось мое опасение, что им так и суждено прожить до конца дней, не познав истинной цели своего союза.

На следующий день наваррец сообщил, что желает меня видеть.

Я вошла в его личный кабинет — по-мужски сдержанную, обшитую деревянными панелями комнату, в которой Марго, вихрем пронесшейся по всему замку, так и не удалось побывать. Широкое окно кабинета выходило на покрытые снежными шапками горы, пол был застлан потертым ковром, на стенах красовались оленьи рога.

Генрих указал мне на кресло. Наполнив два кубка подогретым сидром, он вручил один мне и без обиняков сказал:

— Я хочу договориться. Не желаю, чтобы мою привычную жизнь и впредь переворачивали с ног на голову. Скажите, чего ради вы приехали сюда, а я, если сумею, исполню ваше желание.

Я отпила сидра, придя в замешательство от его прямоты.

— Я желаю, чтобы мы достигли согласия, — начала я. — Уверена, что мы оба хотим одного — мира.

— И стало быть, настало время забыть прошлые обиды?

— Ты смеешься надо мной? — Я вздрогнула.

— Отнюдь нет. Однако вы здесь не ради мира, вы прибыли, чтобы заключить договор. Хотите, чтобы мы стали союзниками, чтобы я поддержал вас войсками, если вам понадобится помощь в борьбе с Гизами; взамен вы пообещаете оставить мне право наследовать трон. Я прав?

Генрих невозмутимо разглядывал меня, ожидая ответа, и в этот миг я поняла: пробудилась та врожденная мощь, которую я почуяла в нем при первой встрече. Ему пока не хватало изощренности, но если он избегнет естественной для молодого короля склонности к героическим деяниям, то со временем Генрих Наваррский станет великолепным правителем. Мысль эта одновременно взволновала и обеспокоила меня; наваррец — идеальный оплот против махинаций Гизов, но вместе с тем он еретик.