— Да, — сказала я наконец, вскинув голову. — Ты прав. Именно поэтому я здесь.

— Я ценю вашу искренность. — Генрих отошел к столу. — Однако же, поскольку я не стремлюсь к кровопролитию, мне хотелось бы знать, что я выиграю, если соглашусь на ваши условия?

— Ты остановишь Гизов. Все, что тебе нужно сделать для этого…

— Переменить веру? — Он хохотнул. — С какой стати мне это делать? Вы же не хотите, чтобы я занял французский трон. Вам нужен временный спаситель — до тех пор, покуда ваш сын не обзаведется наследником. После этого вы откреститесь от меня.

— Неправда! — возразила я. — Ты понятия не имеешь обо всем, что я для тебя сделала.

— О нет, — негромко проговорил Наварра, — я это знаю. Пускай иные утверждают, что вы живете единственно ради власти, но мне-то известно: вы стремитесь сохранить королевство своих сыновей. Мы с вами во многом схожи… хоть и далеко не всегда прибегаем к схожим методам.

— Что ты хочешь этим сказать? — Я ошеломленно воззрилась на него.

— Только одно: я знаю, что той ночью вы спасли мне жизнь. — Генрих проницательно взглянул на меня. — Вы оставили меня в живых, а затем позволили бежать. В то время я не понимал, почему уцелел, когда столько людей погибло, но теперь понимаю. По какой-то неведомой причине мне и вам предназначено сыграть главные роли в этой пьесе. Вот почему я остаюсь мужем вашей дочери и до сих пор не потребовал расторжения брака. Однако для каждого человека наступает время любой ценой защищать свои убеждения. Вот и я должен защищать свою веру.

Он повернулся ко мне спиной, открыл ящик стола.

— Притом, даже если я перейду в католичество, проку от этого не будет. Видите ли, Гиз принял деньги от Испании, чтобы создать против меня Католическую лигу.

Недоброе предчувствие всколыхнулось во мне. Генрих протянул обрывок бумаги. Напрягая глаза, я прочитала:

«Господин мой герцог принял предложение пятидесяти тысяч золотых экю, пожертвованных его католическим величеством на изничтожение ереси. Ваше величество могут быть уверены, что герцог употребит свои силы на то, чтобы предотвратить провозглашение еретика Генриха Наваррского…»

Далее шел оборванный край бумаги.

— Где ты это взял? — Я не сдержала дрожи в голосе.

— Мои разъезды порой перехватывают на границах тайных курьеров; в сумках у этих курьеров обнаруживаются прелюбопытнейшие вещи. Вы представить себе не можете, что некоторые доверяют совершенно постороннему человеку. Увы, курьер, перевозивший это письмо, удрал с остатком донесения. — Генрих улыбнулся. — Как видите, независимо от того, какую веру я приму, Гиз не успокоится, покуда не отправит меня на тот свет.

— Но откуда… откуда тебе знать, что это правда? — Я с трудом сглотнула. — Всякий шпион, который недаром ест свой хлеб, мог состряпать ложное донесение, чтобы потрафить своему хозяину.

— Я знаю, что это правда, ибо знаю Гиза. И вы его тоже знаете. — Генрих обогнул стол, взял мою руку и поднес к губам. — Что ж, тетушка, думаю, ваш сын сейчас нуждается в вас. Быть может, мы с вами еще встретимся — после того, как вы управитесь с Гизом.

С этими словами он вышел. Когда его шаги затихли в коридоре, я медленно скомкала обрывок бумаги.

До Парижа я добралась в середине ноября, после девяти месяцев отсутствия. Бираго выехал мне навстречу; в черном дамастном камзоле он был похож на краба. Сжимая в скрюченных пальцах палку, он забрался ко мне в карету.

— На улицах волнения, — сообщил он. — Разразилась чума, и его величество укрылся с королевой в Венсенне. Заразу удалось удержать в пределах бедных кварталов, однако он не желает возвращаться в Париж, пока не будет уверен, что его жизни ничего не угрожает.

Бираго умолк, деликатно кашлянул в ладонь. Выглядел он ужасно — исхудавший, ссутуленный, костлявые плечи проступают под мантией.

— Что-нибудь еще? — тихо спросила я.

Нельзя было мне уезжать так надолго; нельзя было взваливать бремя всех забот о сыне и государстве на хрупкие плечи своего старого друга.

— Касательно того дела, о котором вы упоминали… Я не обнаружил никаких следов денежных выплат из Испании, но Гиз тайно встречался с другими католическими вельможами. Судя по всему, он стремится заключить союз с Испанией и Римом, на манер Триумвирата, который был создан его покойным отцом.

— Итак, — пробормотала я, глядя на шпили Нотр-Дама, — Меченый восстает из мертвых. Продолжай следить за ним. Я хочу знать все; что он делает, куда ходит, какие места посещает, с кем встречается. Придет время, и я с ним разделаюсь.

Анна-Мария была безумно рада моему возвращению. Наобнимавшись вдоволь, мы с Лукрецией сняли дорожные плащи, и я подумала о том, сколь во многом привыкла полагаться на этих двух женщин. С самого моего приезда во Францию они были моими неизменными спутницами; когда я нуждалась в них, всегда оказывались рядом, пожертвовав ради меня возможностью обзавестись собственной семьей и домом.

Вечером я сидела перед зеркалом. К насморку, плохому кровообращению и привычному комку в груди, из-за которого мне то и дело становилось трудно дышать, прибавилось еще одно: мои волосы совершенно поседели. Я попросила Лукрецию остричь их, поскольку на людях всегда носила чепец с вуалью и не видела больше необходимости в локонах. Тогда меня это обстоятельство нисколько не огорчило — напротив, я порадовалась, что больше не нужно каждую неделю красить волосы соком грецкого ореха, возиться с раскаленными щипцами и хитроумными прическами. Сейчас, однако, глядя на свое изжелта-бледное лицо с редким старческим пушком, я не могла не заметить, как неумолимо подступает к нему дряхлость. Подбородок одряб, на лбу и в уголках рта пролегли глубокие резкие морщины. Темные глаза, бывшие некогда самой примечательной чертой моего лица, запали, обведены темными кругами, потеряли блеск, кожа в уголках их покрылась сетью морщин.

Анна-Мария принесла мой ночной чепец.

— Как полагаешь, — тихо спросила я, — я не слишком стара?

Она встретилась взглядом с моим отражением в зеркале. Из нас трех Анна-Мария более всего походила на себя в молодости; ее лукавое личико почти не изменилось, а благодаря крохотному росту и проворным движением она и вовсе казалась вечно юной.

— Госпожа моя, — улыбнулась Анна-Мария, — вы не можете быть слишком старой, пока Франция нуждается в вас.

— Да, — пробормотала я и накрыла ее ладонь своей. — Именно так мне и подумалось.

Затем я отправилась в кровать и, измученная усталостью, сразу заснула. И мне приснился сон.

…Кровь капает с потолка. Я лежу навзничь в постели; чувствую, как мои губы раскрываются, чтобы закричать, но самого крика не слышу. Капли крови стекают с расписных карнизов и одна за другой падают на мое покрывало. Смерть рядом. Смерть вокруг. Я чую близость ее, почти ощущаю железистый привкус и горечь. Я извиваюсь, пытаюсь отползти, но капли падают все быстрее и чаще, превращаются в кровавый дождь, который низвергается на меня, заливает широко открытые глаза, рот…