– Ладно, отец Даниил! Поговорили, и будет! – заканчивал разговор зять.

А сегодня священнику так хотелось увидеть, как плавят медь. Он сидел с Сотниковым и откровенно горестно вздыхал:

– Я их благословлял, я их кропил, а меди не увижу! Обидно, Киприянушка, что не берешь меня. Я бы еще молебен отслужил по случаю меди. Не освятить металл, что младенца не крестить! Грешно! Не дай, Бог, кирпич треснет.

– Типун тебе на язык, батюшка! И выпил мало, а плетешь ахинею. Хоть крестом осеняй себя после таких слов, – обиделся Киприян Михайлович. – Увидишь! Дело б только пошло! В какую копейку выльется пуд меди – я пока не знаю. Но выгоды особой не предвкушаю. Буду радоваться тому, что руда медной оказалась. А убытков много. Каждое новое дело начинается с них. Одна надежда на Инютина да на Буторина. Они умеют слово держать да честь беречь. А Петр – осторонь! Не хочет кротом выглядеть. Капиталы чистенькие любит считать. Поеду, погляжу да покумекаю, что дальше с рудником делать.

Петр скривил губы, но смолчал.

Середина августа была по-летнему жаркая. Гнус, отжив, отпущенное природой, шел на убыль. Парили озера и болота. Птицы высиживали и доглядывали молодняк. Птенцы проклевывали яйца и, выпучив глазенки, выскальзывали в многотравье тундры. Песцы вылизывали влажную скорлупу, охотились за утками-линюхами да ловили коричневатых мышей. Многоголосый птичий гам стоял над тундрой.

Небольшой обоз из десяти оленьих упряжек подъехал к руднику. Взмыленные олени тяжело вдыхали прогретый воздух и посматривали на Хвостова, ожидая от него скорый отдых. С легких иряк сошли Киприян Михайлович Сотников с сыном и Петр. Остальные нарты с провиантом, вином и пивом привел Мотюмяку Хвостов.

– А что нас никто не встречает? – съехидничал Петр. – Кто здесь хозяин? Ты, Киприян, или Инютин с Буториным?

Сотников-старший искоса взглянул на Петра.

– Не язви под руку, а то невзначай огрею тебя хореем! Люди заняты делом. Управляются добре и без меня.

У Сашки брови поднялись. Видел он по Енисею станки, но такой рудник – ни разу. Впереди полыхало что-то непонятное для него. Клубы дыма плескались наружу и исчезали. Над кирпичной стеной висело густое марево.

– Тятя, что горит?

– Это сердце рудника – медеплавильная печь. Я все покажу и расскажу! – пообещал Киприян Михайлович.

От штольни спускались Степан Буторин и Федор Инютин в черных жилетах, белых манишках, в блестящих от дегтя сапогах.

– Ну, вы, братцы, как управляющие алтайских заводов. Шик-блеск и шляпы с накомарниками! – подивился Петр Михайлович.

– Да, с утра сходили в баню, потом прифрантились. Приноравливаемся к новой одежде. Надоели посконь да бродни. Вас ждем. Праздник должен быть во всем, – сказал Федор Кузьмич.

Обнялись с Сотниковым-старшим, Хвостовым, по-взрослому протянули руки Сашке.

– Степан Варфоломеевич! Дай-ка пару мужиков нарты разгрузить. Кое-что привезли на гулянку. Пусть кашевар готовит на завтра большой обед. А пока пойдем посмотрим хозяйство. Манишки-то, видно, рано надели. Запылятся задень. Моя Катюша вам кое-что передала. Завтра еще нарядней будете.

По руднику двигались медленно. Зашли в барак, в кузницу, затем в балаганы с углем и рудой.

– Рудный и угольный балаганы уже маловаты. Хотя годовой запас угля и руды на одну печь они обеспечат, – пояснял Степан Варфоломеевич. – А вторую печь запустим, рудный и угольный дворы придется расширять. Да и каменный уголь надо пробовать на плавку.

– Погодь, Степан Варфоломеевич! Дай одну печь до ума довести, – ответил Киприян Михайлович. – Надо ее обкатать до декабрьской ночи. Посмотрим, как она будет дышать в холоде. Сколько угля съест за одну плавку.

– Иван Маругин завел шнуровую книгу, куда занесет расходы угля, руды, а затем – выход металла и капризы самой плавки, – вставил Федор Кузьмич.

Петр Михайлович плелся сзади, придирчиво осматривая каждую постройку. Он злился и на краснощекого богатыря Буторина, и на тщедушного, но хваткого Инютина. Вроде тоже владелец рудника вместе с Киприяном, но его не берут в расчет. Советуются только с Кипой. Давно смикитили, что он не верит в эту затею. А они верили и добились своего. Стало быть, норовом сильнее. На ходу осваивали тонкости рудничной и плавильной работы. И не промахнулись! Хоть грамотешки у них кот наплакал, а скумекали. Без кытмановских инженеров обошлись. Степан – плотник, а стал управляющим, а Инютин-штейгер – инженером. «Ладно, – почесал Петр лоб. – Пока от печи одна копоть, а будет ли металл – никто не знает!»

А старший брат радовался живущему руднику:

– Видишь, сынок, на горе две штольни. Из них руду достают. Завтра заглянешь с дядей Степаном внутрь. А это кузница. Гляди, как горн полыхает.

Направились к медеплавильной печи. Над ней то и дело вздымались дымные языки пламени. Ниже жерла печи, с тыльной стороны, к ней подходил пологий земляной накат, крытый деревянным настилом, по которому Дмитрий Болин и Михаил Пальчин подвозили на тачках уголь прямо к железной заслонке, закрывающей печь. Иван Маругин длинной кочергой сдвинул заслонку. Из жерла взметнулся плотный стяг пламени.

– Дивно, тятя! – прижался к отцу Сашка.

– Лишь бы не страшно. Привыкай. Тебе хозяйничать на руднике, – похлопал отец по спине сына.

Петра Михайловича передернуло:

– Пусть грамоте выучится, а потом хозяйничает! Ты его с пеленок в хозяева метишь, а он моряком хочет быть. Так, Сашок?

– Так, дядя Петя!

– Грамоту придется осваивать всю жизнь, чтобы новое видеть в нашем деле, – возразил Киприян Михайлович. – А моряком даже душой полезно быть.

– Наши владения ты ему рано обещаешь. Будто меня уж нет. Моя доля останется мне. Рудник наш – юнец! Ему надо десять-пятнадцать лет расти, дабы из кустарей заводом стать. Я ведь тоже руки к нему приложил.

Буторин переглянулся с Инютиным, мол, на готовое каждый горазд.

– Я понял, тебе невмоготу под моим крылом, коль и здесь затеваешь спор о наследстве. У меня праздник, а ты душу будоражишь. Не ожидал с рудником удачи. Думал, постарел Киприян. Пора на покой. Нет, братец, Киприян еще в силе. Теперь и рудник, и ты у меня – вот здесь, – он развернул ладонь. – Я бы тебя давно раздавил, как дождевого червяка, за худые дела в моем доме. Меня сдерживает лишь клятва, данная отцу. Прошу, убери чернь с души. Людям она заметна. Радуйся вместе с нами.

Петр отошел и спрятался за спиной могучего Степана Буторина. А печь готовили к плавке. Инютин объяснял Сотникову-старшему процесс подготовки печи. А Маругин с юраками занимались своим делом.

– Засыпай калошу! Шибче, шибче жарь! – кричал сквозь шум Иван Маругин.

Опрокинули две тачки угля. Синее облачко взвилось над печью.

– Подкинь еще две! – снова заорал Маругин.

В жерло печи полетели куски древесного угля.