– Ну, как же я обозлился! – поведал слушателям Фаульгабер. – А я молодой тогда был, кровь горячая… Вот и решил схулиганничать: вы со мной так, и я с вами так… Иду, как сейчас помню, по Кировскому, дохожу до площади Льва Толстого – и топаю себе прямо через самую середину, проезжая там, не проезжая часть!..

Болящие благоговейно внимали.

– Там мусорок, конечно, стоял. Молоденький, мордочка такая хорошая, деревенская. Засвистел, бежит ко мне со всех ног: «Гражданин, не нарушайте!» А я на него – гав! Я, дескать, никакого ответа перед тобой держать не намерен, поскольку вообще не по твоему ведомству прохожу!.. Он глазёнками хлопает: это, значит, как понимать? А вот так и понимай, говорю. Другого я подданства. – То есть какого другого?!. – А вот такого, покойник я!!! И сую ему бумажонку под нос, а в ней чёрным по белому всё так и написано!

Кефирыч победоносно оглядел слушателей.

– И что дальше было? – спросил высокий парень на костылях. Он боязливо опирался на правую ногу, заключённую в аппарат Илизарова.

– А что дальше, – усмехнулся Кефирыч. – И пошёл я себе и пошёл, а он, болезный, остался затылок чесать…

Окончание рассказа Пиновская дослушивала уже изнутри палаты.

У Плещеева, помимо осунувшейся Людмилы, сидели Осаф Александрович и Лоскутков. Причём Дубинин устроился возле больного и, шурша газетой, вводил его в курс последних новостей спорта, а Саша, по обыкновению, тихо присутствовал в уголке. Он смотрел в окно, выходившее в сторону больничного садика. О его трагических чувствах к подчинённой Марина Викторовна знала давным-давно. Он, естественно, полагал, что умело скрывает их. Мужики…

– Итак?.. – сказала Пиновская.

– Ребята, – проговорил Плещеев, когда Людмила вышла за дверь. – Это, конечно, только догадки… но я, кажется, со Скунсом дело имел…

– Та-ак, – протянул Дубинин.

– Логика, – сказала Пиновская. – Логика где? Сергей Петрович неуклюже пошевелился на койке, стараясь переменить положение тела, не потревожив больной головы.

– Логика? Пожалуйста… С какой стати он вообще там оказался? Подкрался за мной с выключенными огнями, я и не видел… Потом троих положил, как из автомата… По две секунды на каждого… Слышишь, Саш? Для тебя говорю…

– Слышу, – голосом Тараса Бульбы отозвался из угла Лоскутков.

– Наёмный убийца выручает шефа «Эгиды», – скептически фыркнула Пиновская. – Он что к тебе, телохранителем нанялся?

– Смейтесь, – обиделся Плещеев. – Мне что-то было не очень смешно. Мне и сейчас не очень смешно…

– В шесть секунд, значит? – спросил Саша задумчиво.

– Да уж не в шестьсот.

– Я к тому, – сказал Саша, – что сегодня ночью в Пушкине скончался некто Кемаль Губаевич Сиразитдинов…

– О! – поднял палец Осаф Александрович. – Колоритнейшая, господа, личность был безвременно усопший. Святой жизни люди уходят… Как говорило когда-то армянское радио, «мы не знаем, что такое горжетка, но если это то, что мы думаем»… Не смотрите на меня так, Марина Викторовна, умоляю… Так вот, если это то, что мы думаем, по нему льёт горькие слезы местный профсоюз киллеров, коего дела он отечески направлял последние года два или три…

– Притом странная, говорят, кончина была, – подхватил Саша. – Пятьдесят пять лет, нам бы с вами его здоровье, и – жуткий инфаркт. А телохранитель… кстати о телохранителях… его в закупоренной, как бункер, квартире кто-то слегка придушил, так, что бедняга оклемался к полудню… а парень подготовленный… Кто, что – хоть тресни… Посторонних отпечатков, естественно, никаких, только то, что у Губаевича на кровати кто-то в джинсах сидел…

– Оригинальнейшая примета, – вздохнула Пиновская.

– А кроме того, в двух шагах от местной ментовки кто-то оставил «Ауди» с тремя любимыми «нукерами» покойного. Избитыми до непотребного состояния…

– Рискну предположить, – сказала Пиновская. – Версия, конечно, шаткая, но…

– Безусловно имеющая право на существование, – поддержал Дубинин. – Дерзайте, Мариночка. Мы в вас верим.

– Гуд-баевич, – проворчал Саша. – Гуд-бай, бэби…

– Если Губаевич в самом деле опекал наёмных убийц, и это у него получалось, на него вполне могли вывести Скунса. По международным каналам. Для начала Скунс убивает Петрухина, а потом ему предлагают контракт, Серёженька, на тебя. Он едет за тобой в Токсово и нежданно-негаданно напарывается на конкурентов. В порыве законного возмущения он отбивает у них жертву. И, жаждая насолить конкурирующей фирме…

– А рожна ему Кемаля-то убивать, если он от него и работал? – мрачно поинтересовался Плещеев.

– Если Марина Викторовна рассуждает правильно, – сказал Саша, – а я склонен думать, что она права… остаётся принять, что и токсовская тройка работала от него же.

– Ну и зачем, интересно, он их послал, если у него Скунс есть?

– Возможность только одна, – развёл руками Дубинин. – Получив на тебя заказ, Скунс тянет резину либо вовсе отказывается. И вот, дабы не потерять лицо…

– Это не одна причина, а целых две, – заметила Пиновская.

– «Тянет резину»… – сморщился Лоскутков. – «Отказывается»… Наёмный убийца?..

– А ты вспомни репутацию Скунса, – сурово посоветовала Марина Викторовна. – Вспомни. Саша скупо улыбнулся и процитировал:

– «Чисто мифологический персонаж»…

– Хватит о грустном! – потёр ладони Дубинин. – Зная твою, Сергей Петрович, выдержку, наблюдательность и профессионализм, я рискую предположить, что мифологический персонаж готов обрасти плотью и кровью. Итак, подробности, подробности!..

Секунду Плещеев молчал. «Рост примерно сто семьдесят, не больше, волосы седые, коротко стриженные… Физически очень силён, в рукопашной схватке смертельно опасен… отличный водитель… новая „Нива“…» Да, он много чего мог бы теперь поведать про Скунса… Он пожалел, что не может встретиться глазами с Дубининым и посмотреть на него честным и абсолютно искренним взором.

– Какие подробности? – спросил он устало. – Только то, что машина у него была вроде ВАЗовская,! по звуку мотора… Глаза у меня после удара, сами понимаете… Ну, и голос… Дефектов речи замечено не было, характерных словечек тоже…

Пиновская и Дубинин многозначительно переглянулись. Лоскутков улыбнулся, как Будда, и закатил глаза к потолку.

– …А нынче летом как-то возил я своих короедов в Кавголово, – неутомимо разливался Кефирыч. – Едем уже обратно, как раз на проспект Просвещения вывернули, всё хорошо, всё нормально, только гроза собирается. Ну, собирается и собирается, нам-то что? Домой едем. Потом вижу, стоят на одном перекрёстке «отцы родные», сразу два «Форда»… Стоят себе и стоят, я вообще сорок пять еду, ребятишек полная машина и не спешу никуда. Ладно. А гроза-то подходит, и, как всегда перед грозой, ветер – резкий, шквалистый. И что вы думаете, вот так шквальнуло и прямо у меня на глазах у одного мента сдувает с головы фуражку. А из фуражки-то, мать честная!.. – деньги веером! Полная фуражка денег оказалась! И как понесёт их ветром по проспекту!.. Не знаю уж, сколько там их у него было, много, наверное… А Просвещения – он длинный, прямой… Десятки, пятёрки, полтинники улетают… Мне на лобовое стекло доллар прилип… Гаишник ловить, мечется, жезлом машет, а машин полно, все видят, и каждый с наслаждением – би-би-и-и!!!