— Спичек нет, пресной воды нет, одежда отсутствует! — сказал вслух Василий. — Но жить надо… Впрочем, это что тут журчит? Ну конечно, ручеек. И рыбки резвятся в водичке. Скоро вы, чешуйчатые, будете у меня в животе… перевариваться.

Но оптимизм на сей раз был напрасным. Сколько ни пытался поймать Василий рыбешек руками, ничего у него не получилось. Лишь одну, неизвестной породы, удалось ногой выбросить на берег. Она тут же была съедена. И, приникнув к ручью, Василий с наслаждением напился.

К вечеру новый Робинзон успел изучить весь островок. Он набрал каких-то диких яблок, впрочем вполне съедобных, нашел несколько настоящих белых грибов, набрал много орехов. Но главная находка была впереди. Тщательно обшарив место человеческой стоянки, Василий нашел в кустах кем-то брошенную клетчатую рубаху, заношенную до дыр на локтях.

Рубаха была маленькой, словно детской. Но Василий оторвал рукава, получилось что-то вроде жилетки. Он снова почувствовал себя достойным человеком.

На развилке двух толстых сучьев дуба он стал мастерить себе домик, скорее похожий на большое воронье гнездо. На ночь выпил норму — два больших гулливерских глотка водки. Громадные листья, похожие на лопухи, то и дело сползали с ног, какие-то мошки больно кусались. Внизу, в траве, что-то шуршало. «Змея небось», — равнодушно подумал Василий, засыпая.

Ночь прошла нормально. Днем Василий подкрался к стае лесных голубей и, набросив на одного из них рубаху-жилетку, поймал. Подкрепил птичкой силы.

…А еще через полторы недели на остров приплыли на большой парусной лодке японские рыбаки — пять веселых узкоглазых человечков.

Василия, носившегося по берегу в своем странном наряде, они увидали еще издали, на подплыве к острову. И очень удивлялись такому чуду, что-то громко лопотали на своем языке.

Причалили к берегу. Один из рыбаков узнал в жилетке остатки своей бывшей рубахи и очень веселился. Василий был накормлен, напоен. Завершили встречу двойной ухой, которую ели из одного котла.

Приняв приличную дозу саке, все почтенное собрание начало петь: большинство по-японски, а один по-русски. Получалось нестройно, зато душевно.

Потом начали готовиться к отплытию. Штанов Василию не нашли, да на такую махину во всей Японии поди не сыщется. Дали русскому моряку кусок брезента, чтоб приличней закрывался и не давал повода японкам делать сравнений, невыгодных для их мужей.

Василий, как это ни удивительно, расстался с островом, испытывая к нему подобие любви и признательности.

Любопытно, что после всех нелегких передряг моряк не подхватил даже насморк.

Поставили паруса, и Василий всех японцев поразил своей ловкостью. Лодка полетела в открытое море. Она несла русского богатыря Василия Югова к новым необычным приключениям.

Мы не будем вдаваться в подробности двухгодичной жизни Василия в Стране восходящего солнца. Жил он, скорее всего, неплохо, только глодала его тоска по России, по той самой, где он столько горя испытал (вот она, загадочная душа русского!). Да и молодое сердце и нерастраченные чувства томились по искренней любви.

Эта любовь пришла — и самым необычным, как положено Югову, образом. Отправился он однажды на маленькой лодочке — фунэ — прогуляться по морю, поудить рыбу.

Море было тихое. Солнце теплого летнего дня клонилось к закату, но еще было светло, и вода проглядывалась на большую глубину. Загляделся Василий в нее, на игру резвых рыбок и не заметил, как и откуда приблизилась к нему небольшая парусная лодка.

Только шла она как-то странно, с сильным креном на правую корму, да и расслышал Василий крики отчаяния и ужаса, несшиеся с яхты.

Не успел Василий и глазом моргнуть, как яхта сделала оверкиль и стала быстро погружаться в морскую пучину. Вопли о спасении сменились гробовой тишиной. Только единственный человек виднелся на поверхности. Его голова то исчезала в воде, то вновь появлялась.

Моряк направил лодку к утопающему, стрелой несся к нему, весла так и мелькали в его богатырских руках — вот где силенка пригодилась.

Когда прибыл на место печального происшествия, тонувший уже более на поверхности не появлялся. Хорошо, что быстро разглядел Василий его в пучине, нырнул и поднял на поверхность.

Как Василий заметил при ближайшем рассмотрении, утопленник оказался очаровательной юной девушкой. Хотя крошечная лодка менее всего подходила для того, чтобы откачивать пострадавшую, но матрос умудрился оказать необходимую помощь, и девушка открыла глаза, которые показались спасителю самыми прекрасными на свете.

Неизвестно, когда он поцеловал эти глаза, но между молодыми людьми вспыхнула горячая страсть.

— Наша дочь, надеемся, будет вести себя благоразумно и никогда больше не станет встречаться с русским моряком! — строго сказал бывшей утопленнице ее отец, крупный банковский чиновник.

Но стало известно, что, пользуясь долгими отлучками отца по банковским делам, дочь вновь встречается с моряком.

После очередного сладостного свидания, проходившего в крошечной обители — кажется, в домике подруги возлюбленной, Василий помог надеть ей кимоно, нежно поцеловал ее чудные мягкие губы, и она змейкой выскользнула в узкую дверцу.

Знал бы Василий, что в последний раз он ласкал девушку, которая еще сотни раз будет являться к нему, но лишь в сонных грезах. И никогда и ни с кем он не сумеет связать судьбу — такую глубокую рану оставит в нем красавица из Нагасаки.

Когда Василий выбрался на тихую набережную, чистенькую и аккуратную, как все японские улицы, с ним приключилась весьма неприятная история.

Василию последние дни казалось, что за ним кто-то следит. И вот теперь на этой пустынной набережной словно из-под земли выросло несколько человек.

Моряк даже ухмыльнулся, предвкушая трепку, которую он задаст этим недомеркам, едва доходившим ему до плеча. Он уже успел наметить себе первую жертву — самого плечистого японца, как вдруг страшной силы удар сзади по голове поверг матроса на землю.

Пришел он в себя лишь тогда, когда его заматывали толстенными цепями — по рукам, ногам, туловищу. Концы цепи замкнули громадным замком.

Почему его тут же не сбросили в море, которое шумело в нескольких шагах, матрос так никогда и не понял. (В том, что организовал сие злодейство банкир — отец возлюбленной, матрос никогда не сомневался.)

А пока что японцы швырнули его в какую-то бричку, накрыли сверху дерюжной попоной и куда-то повезли. Из головы струилась кровь, он чувствовал, что слабеет, что на него все сильнее наваливается сонное равнодушие. Даже тряска по булыжной мостовой более не отзывалась в ране, такое нашло отупение.