— Меня?.. — без голоса переспросил он.

Мамедов отвернулся: пусть «суки» видят, что он не станет вмешиваться.

— Хамзат Хадиевич… — торопливо заговорил Турберн.

— Нэт! — отрезал Мамедов.

— Я не о том!.. — Турберн цепко схватил его за локоть. — В моих буровых журналах — доказательства правоты Губкина! Они в тайнике на промысле, в старом локомобиле за моим домом! Там же и пистолет!.. Запомните!..

Турберну заломили руки и вздёрнули на ноги.

— Мамедов, не дайте пропасть открытию!.. — отчаянно крикнул инженер.

Мамедов сгорбился, как под неподъёмной ношей. Тяжёлой ладонью он тихо гладил Алёшу по горячему лбу. На палубе грохнул нестройный залп.

Голоса довольных «сук». Ругань и шаги охраны. Тупое тюканье штыков, впивающихся остриями в доски палубы: проверяя расстрелянных, охранники протыкали их насквозь. И затем за бортом — три шумных всплеска.

Хамзат Хадиевич не любил думать о смерти, но сейчас думал. Он словно бы наблюдал, как в глубине реки течение медленно катит мёртвого инженера по илистому дну, и Турберн зыбко размахивает руками, поднимая муть.

Арестанты успокоились быстро. Сегодня им повезло, курносая выбрала других. Начались негромкие разговоры; кто-то взобрался по лестнице наверх с самокруткой, набитой соломой, и выпросил у конвойных огонька — внизу к нему потянулись такие же курильщики соломы. Жизнь в трюме наладилась, страх ежедневного расстрела развеялся. Предатели и жертвы, праведники и подлецы сидели общими кучами и прижимались друг к другу для тепла; они штопали одежду, передавая друг другу иголку, и от скуки слушали байки. Для драки за хлеб и для выдачи ближних на смерть время ещё не пришло. В этой тихой обыденности предстоящего зла и заключался подлинный ужас.

В проёме люка выросла тёмная фигура — охранник с винтовкой.

— Эй, шваль красножопая! — закричал он. — Давайте сюда Лексея Якутова!

Хамзат Хадиевич устало распрямился. Что ж, вот, значит, она будет какая — его последняя схватка.

10

Каму заливали осенние дожди, и никакого ощущения победы у Фёдора Фёдоровича не было. Недавние надежды на речные сражения, в которых он топит суда противника, Фёдор Фёдорович вспоминал с печальной усмешкой. Вместо сражений были бесконечные и бесполезные перестрелки между двумя флотилиями и медленное отступление адмирала Старка, объясняемое вовсе не нажимом краснофлотцев, а общим положением на фронтах Заволжья.

Фёдор Фёдорович понял, что виной всему — миноносцы. Напрасно он так убеждал Троцкого в необходимости этих кораблей. Они стали его проклятием. Отправить их в битву Фёдор Фёдорович не решался — слишком ценные суда, а посылать на врага бронепароходы, когда есть миноносцы, тоже было нельзя: балтийская братва может забунтовать от несправедливости риска.

Хотя флотилия красных была куда сильнее, Старк не проиграл. Он сдал Каму на своих условиях. Упрямо проторчал у Пьяного Бора целую неделю, но всё же повернул вверх по Белой к Уфе. Десять пароходов адмирала, непокорно дымя, утянулись за излучину створа, оставив на устье минное заграждение. За время отступления Старк потерял только один боевой буксир; ижевцам Старк не помог, зато защитил караван беженцев. Словом, адмиральский вымпел на «Вульфе» не был посрамлён: Раскольников осознавал это здраво и ясно.

Не преследуя адмирала, Фёдор Фёдорович увёл свои суда в Сарапул. 16 октября он отправил в Реввоенсовет длинную телеграмму, что с тяжёлыми боями освободил Каму от вооружённых сил учредиловцев.

Пароходы флотилии заняли все пристани Сарапула. С мостика «Межени» Фёдор Фёдорович наблюдал за швартовкой судов и разглядывал город. Какая унылая глушь… Васильсурск, Козьмодемьянск, Чебоксары, Свияжск, Лаишев, Елабуга, Чистополь, Сарапул — все эти городишки казались Раскольникову на одно лицо… Он трезво осознал: его порыв командовать Волжской флотилией был ошибкой. Сейчас флотилия всё дальше уходила в тьмутаракань, а Фёдору Фёдоровичу требовалось оставаться на виду у командования. В конце концов, даже красота Ляли работала только в столице, где на Лялю смотрели наркомы и вожди. В Москве или Петрограде муж фаворитки Троцкого был фигурой значительной, а в Сарапуле он — никто. Как, впрочем, и сама фаворитка.

Поздно вечером Фёдор Фёдорович сидел в салоне один и читал газеты, которые вестовой раздобыл для него на почте. Газеты были самые разные — и свежие, большевистские, и старые, белогвардейские, доставленные в Сарапул из Ижевска, Уфы и Екатеринбурга. Гражданская война распахивалась перед Фёдором Фёдоровичем во всём неимоверном размахе. 15 сентября «Армия Ислама» взяла Баку, и вскоре британцы расстреляли пленных руководителей Бакинской коммуны. 26 сентября белые учредили в Уфе Всероссийское правительство. 30 сентября белоказачья Донская армия окружила Царицын, перерезав Волгу и железную дорогу. 7 октября КОМУЧ бежал из Самары; сразу после этого весь реквизированный нефтефлот красные бросили на вывоз нефти из Саратова. 9 октября уфимское правительство выехало в Омск…

В салон сунулся вахтенный — мокрый и перепуганный:

— Товарищ комфлота, там у складов братва бучу затеяла!..

Накинув реглан, Раскольников перешёл с борта «Межени» на дебаркадер и по мосткам — на берег. В тёмном воздухе чуть мерцал тяжёлый дождь. На пустыре возле пустых пакгаузов гомонила толпа балтийцев человек в сто.

— В чём дело, ребята? — спокойно спросил Фёдор Фёдорович.

Моряки были озлоблены и возмущены, однако он сразу понял, что гнев военморов в этот раз вызван вовсе не командованием флотилии.

— На канлодку-один пехотный караул припёрся! Грицая увёл! — закричали Раскольникову. — Из пулемётов надо было их покрошить!

— Стоп! — остановил моряков Раскольников. — Расскажите по порядку!

После Чистополя канлодкой-один считался буксир «Цыган»; командовал им Левко Грицай. Отряд Грицая, состоящий из трёх пароходов, Раскольников отправил на Вятку, чтобы удалить из флотилии грицаевскую вольницу. Отряд вернулся четыре дня назад. Фёдор Фёдорович принял доклад от Грицая: мол, пароходы славно повоевали с белобандитами и утвердили советскую власть. Конечно, это было враньём. Грицай мародёрствовал, но Раскольников не мог покарать его — братва любила своего бесшабашного вожака. И флотилия лихо отпраздновала воссоединение. Грицай щедро угощал деревенским первачом и пирогами, дарил гармони, сапоги и самовары. А в Сарапуле веселью пришёл конец. В городе уже полторы недели стояла Железная дивизия Вольдемара Азиньша — по-русски он называл себя Владимиром Азиным. На канлодку-один нагрянул вооружённый наряд, высланный Азиным, и арестовал Грицая.

— Хватит, успокойтесь! — приказал военморам Раскольников. — Я сейчас пойду в штаб и разберусь. Назначайте мне трёх человек в комитет.

Фёдор Фёдорович шагал по лужам вдоль тёмных домов и думал, что ему всё надоело. И Грицай, и матросская вольница, и дожди над чужой рекой. Три военмора молча топали вслед за командиром.

Штаб Железной дивизии располагался в трёхэтажном краснокирпичном Доме городского общества на Соборной площади. В мокрой тьме над пустой площадью призрачно светлела колокольня Вознесенского собора. Караульные не пропустили моряков