Лушка почувствовала, что больше не заснет, и села в кровати.

Странный какой-то сон. Из головы не выходит. Ждет.

Лушка огляделась. В лунном свете утонувшего внизу фонаря нервно вздрагивали одинаковые соседки, наверно, всё еще сопротивляясь жвачным санитарам, и боялись здоровья больше, чем болезни. Серели стены, кран над раковиной сочился тонкой нитью, на небе палаты распростерлась скошенная тень оконной решетки. Лушка подумала, что, прежде чем улечься на потолок, тень разрезала палату на усеченные пирамиды и постоянно здесь проживающие проходили сквозь них, не замечая. Эти гробницы возникают по ночам, если не разбит фонарь на какой-то улочке или аллее. Недавно лампочку ввинтили снова, и тени опять работают. Если фонарь останется и на следующую ночь, то она опять не заснет, никогда не заснет, ни послезавтра, ни через неделю. Можно попроситься на другую сторону, но это не поможет, потому что дело не в этих окнах и не в этих решетках. Дело в этом сне.

Дело в том, что Лушкино время в лечебнице подошло к концу. Вот так, вдруг, раньше, чем Лушка ожидала. Все для нее здесь исчерпалось, сон об этом и был. Сон был о том, что ей пора из одного сумасшедшего дома в другой, в тот, где больных больше, а болезни разнообразнее и нет амортизирующих посредников со шприцем наготове, там каждый каждому и врач, и больной, и не найдется одинакового лекарства даже для двоих.

Ладно, согласилась Лушка, но я хотела бы знать, почему сегодня. Почему я не заметила, когда состоялся выпускной бал моего приготовительного класса и что этим балом было? Может, недавняя экскурсия в травматологию? Или что-то такое, что случилось еще раньше? Наверняка ей подсунули экзаменационный билет, хотя и не позаботились о приемной комиссии. А впрочем, комиссия, конечно, была и откуда-нибудь наблюдала, та же небось бабка и сочиняла вопросы, а может, даже позволила вытащить билет повторно. Или даже не позволила, а заставила, чтобы не ошибиться в аттестационной оценке. Оценки Лушка никогда не узнает, да ее, собственно говоря, и нет, а есть только итог, позволяющий или не позволяющий перевести человека в новую лечебницу.

— Баб, — позвала Лушка, — это так, баб?

— Так, не так — какая разница? — сказала бабка.

— Может, мне тоже упереться ногтями в косяк? — спросила Лушка. — Я, наверно, тоже боюсь.

— Ты-то? — усмехнулась бабка. — Ну, боишься, так сиди.

— Я же не знаю ничего, баб!

— А это главное знание и есть — что не знаешь, — удовлетворенно сказала бабка.

— А моя учительница выдала мне аттестат за то, что я знаю, — опечалилась Лушка.

— Какое же это знание? — сказала бабка вполне мирно. — Его выдернули из живого, и оно умерло раньше, чем какой-то книжный червь успел ему обрадоваться.

— Значит, знать невозможно? — спросила Лушка, еще надеясь. — Хоть какая-нибудь правда может быть?

— Правда для одного — ложь для другого, — вздохнула бабка весело.

— Да что ты меня все время пугаешь! — рассердилась Лушка. — Либо так, либо этак, и давай не виляй!

— А мне теперь что, — уклонилась бабка. — Я свое осилила. Теперь тебе определять, где так и где этак.

— До чего ты вредная старуха, баб, и все притворяешься, — сказала Лушка. — Не отлынивай. Взялась за гуж…

— Эк, — изумилась бабка. — А сама на что? Ножками, ножками давай.

— Но ты-то больше знаешь!

— То, что я знаю, уже есть. А того, чего ты не знаешь, еще нет. Такая вот разнарядка.

— Последний раз пришла, что ли? — не захотела темнить Лушка. Почувствовала, как невесомая рука потрогала жесткие волосы. — Баб?

— Эк, — крякнула бабка. — Не стригись более, золотко…

…Фонарь внизу лопнул, решетка пропала.

* * *

Назавтра утром дама пришла попрощаться. Она уходила добровольно и даже торопилась.

— Наверно, этот мальчик заждался… — Ей хотелось в чем-то оправдаться, но она, видимо, не могла решить, в чем. — Я не знаю, попаду ли в собственную квартиру, вдруг там сменили замки… А мальчику ведь надо что-нибудь принести.

— А вы не спешите, — отозвалась Лушка. — Зайдите сейчас, а принесете потом.

Глаза дамы наполнились слезами.

— Лушенька… Я не всегда была к вам справедлива.

— Теперь это не имеет значения, — ответила Лушка. — У всех теперь начнется другая жизнь.

— И все же, Лушенька, я бы не хотела, чтобы вы ко мне как-нибудь недобро, человек все время куда-нибудь искривлен, и никто не умеет иначе. Но лучше, конечно, искривляться в правильном направлении. Вы меня прощаете? Вы сможете простить?

— Передо мной никто не виноват.

— И даже — он? — немного удивилась дама.

— Никто, — повторила Лушка.

— А вы могли бы, Лушенька… Вы могли бы, чтобы мои сыновья… Чтобы мне больше не жить в ванне?

Лушка заглянула в глаза сидящей перед ней женщины, увидела двух здоровых парней, пустую квартиру, из которой прогуляли всё, перебитую и заросшую плесенью посуду, болтающееся на проводе радио, со скрытым сарказмом вещающее о разборках в Государственной думе, и тоскующего с перепоя человека на полу, а второго почему-то не было, второго там совсем не было, он нашелся в другом районе, румяный и чистенький, с детской коляской и устрашающе преданной мордой полосатого боксера, который без спешки вставал между коляской и каждым встречным, молчаливо поощряя всякое невмешательство.

— У вас там не совсем порядок… Но в ванне вы жить не будете.

Дама перевела дыхание, стала суетливо искать в карманах.

— Лушенька, вот мой адрес. Всегда, в любое время… Лушенька, я вас прошу…

— Вы знаете, что у вас родился внук?

Дама опять задохнулась, рука неуверенно стала нащупывать сердце.

— Там, мне кажется, нормально. Во всяком случае, там есть собака.

— Собака?.. Господи, внук… Собака… Боже мой, лучше бы внучка?

— Да, да, — спохватилась Лушка, — я не настолько точно… Да, да, девочка.

— Ох, Лушенька. А то ихняя мужская цивилизация… Лишь бы не в ванне!

Она вдруг перекрестила Лушку и поклонилась ей головой и плечами. И удалилась.

У нее была походка достойной уважения женщины. Походка ей шла.

* * *

Оказалось, явился священник. Взволнованные женщины поднесли новость Лушке, сказав радостно, что ладно, новый главный все-таки ничего, принял во внимание всеобщую потребность, можно и креститься, потому что надо, пока не поздно, жаль — дамочка выписалась, а то бы без проблемы, а как к этому Гришина? Гришина ответила, что крещенная давным-давно и ничего против священника не имеет, а с удовольствием на все посмотрит. Умиротворенные женщины совсем прояснились и поспешили радоваться внезапному благому празднику в коридор.