– После смерти Маргерит она больше не чувствовала, что связана тайной, – сказала Мирна.

– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. – Голос Рут прозвучал не громче шепота. – «И враги человеку – домашние его».

Жан Ги Бовуар ехал знакомой дорогой. Теперь ее покрывал снег, но, когда он увидел ее впервые несколько лет назад, это была обычная грунтовая дорога. И деревья он помнил не голыми, а в полной осенней красе. Янтарные, красные, желтоватые. Как витражное окно.

Тогда он не обратил внимания на красоту природы. Был слишком занят своими мыслями и скептически настроен, чтобы открыто восхищаться прекрасной, мирной деревней, раскинувшейся внизу.

Но и тогда он почувствовал это. И красоту, и покой.

А сегодня не чувствовал ничего.

– Сколько еще осталось? – спросил Франкёр.

– Почти приехали, – ответил Бовуар. – Еще несколько минут.

– Остановись, – велел старший суперинтендант, и Бовуар остановился.

– Если бы старший инспектор Гамаш оборудовал здесь пост, где бы он это сделал? – спросил Франкёр.

– Гамаш? – переспросил Бовуар. Он и не подозревал, что они едут сюда из-за Гамаша. – Он что, здесь?

– Отвечайте на вопрос, инспектор, – приказал Тесье с заднего сиденья.

Фургон с двумя агентами и оборудованием остановился сзади.

Франкёр знал, что наступил момент истины. Не заартачится ли Бовуар, не откажется ли выдавать информацию о Гамаше? Франкёр в первый раз попросил Бовуара пойти на прямое предательство бывшего начальника, тогда как прежде ограничивался лишь приказом не помогать ему.

Но теперь им требовалось от Бовуара нечто большее.

– В старом здании вокзала, – без возражений или колебаний ответил Бовуар.

– Вези нас туда, – приказал Франкёр.

Мирна все еще держала в руке конверт с письмом Армана Гамаша. Оно подробно рассказало обо всем, что знал Гамаш и что подозревал касательно убийства Констанс Уэлле и убийства ее сестры Виржини почти пятьдесят лет назад.

Констанс и Элен стали свидетелями убийства. Виржини не оступилась. Не бросилась вниз с лестницы. Ее столкнули. А этому толчку предшествовали годы и годы боли. Годы пренебрежения, проведенные за закрытыми дверями, годы отчуждения, отвержения. Годы и годы, когда все внимание доставалось пятерняшкам. Внимание мира, да. Но что еще хуже, внимание мамы и папы.

Когда девочки приезжали с редкими визитами, то к ним относились как к принцессам.

И это калечило душу. Меняло ребенка, пока не исчезло все хорошее, что в нем было прежде. Пятерняшки тоже менялись не в лучшую сторону. Жизнь, вероятно, избаловала девочек, но младшего ребенка в семье она практически уничтожила.

Маленькое сердце полнилось ненавистью. И выросло в большое сердце, наполненное большой ненавистью.

И когда Виржини пошатнулась на верхней ступеньке длинной лестницы, высунулась рука, которая могла ее спасти. Но не спасла. Наоборот, подтолкнула.

Констанс и Элен видели, что случилось, но предпочли молчать. Возможно, из чувства вины, возможно, из почти маниакальной склонности к приватности, тайне. Их жизнь и их смерть принадлежала только им. Даже их убийства были их частным делом.

Обо всем этом Гамаш поведал в своем письме к Мирне, и теперь Мирна пересказывала содержание его письма тем, кто собрался в ее доме. Прятался в ее доме.

– Старший инспектор знал два признака, по которым нужно искать убийцу, – сказала Мирна. – Это человек с инициалами МА и в возрасте около семидесяти пяти лет.

– А разве записи о рождении нет? – спросил Жером.

– Гамаш искал ее, – сказала Мирна. – Но ничего не обнаружил ни в официальных бумагах, ни в приходских книгах.

– Действие тех сил, которые создать человека не могут, а уничтожить – легко, – пробормотал Жером.

Он слушал рассказ, не сводя глаз с силуэта жены, застывшей в ожидании на фоне окна.

– Анализируя имеющиеся у него данные, Гамаш понял, что есть четыре человека, отвечающие этому описанию, – продолжила Мирна. – Первый – Антуан, приходской священник. Он сказал, что появился в приходе гораздо позже отъезда девочек. Так оно и есть. Но он не признался, что вырос неподалеку. Дядюшка пятерняшек сказал, что ребенком играл с Антуаном. Может быть, отец Антуан не солгал, но и полной правды не сказал. Почему?

– А священник имел возможность подделать записи, – заметила Клара.

– Такая же мысль посетила и Гамаша, – сказала Мирна. – Потом, сам дядюшка, Андре Пино, на несколько лет младше девочек. Он говорил, что играл с ними в хоккей, а потом переехал жить к их отцу и присматривал за ним до самой его смерти. Как сын. И месье Уэлле оставил ему ферму.

– Но МА должна быть женщиной, – сказала Клара. – Мари такая-то.

– Мари-Аннетт, – кивнула Мирна. – Аннетт – имя соседки Констанс. Это единственный человек, с которым общались сестры. Единственный человек, который поднимался к ним на веранду. Это может показаться мелочью, почти ничем, но для пятерняшек, так травмированных вниманием общества, впустить кого-то к себе в дом – дело не пустячное. Не могла ли Аннетт быть Виржини или тем потерянным ребенком?

– Но если Констанс и Элен видели, как она убила Виржини, разве они стали бы и дальше общаться с ней?

– Может, они ее простили, – сказала Рут. – Может, они поняли, что если жизнь исковеркала их, то могла исковеркать и их сестру.

– А может, они хотели, чтобы она была рядом, – сказала Клара. – Лучше уж черт известный, чем неизвестный.

Мирна кивнула:

– Аннетт и ее муж Альбер уже жили там, когда сестры поселились в соседнем доме. Если Аннетт приходилась им сестрой, то это наводит на мысль либо о прощении, – Мирна посмотрела на Рут, – либо о желании держать ее под присмотром.

– Или его.

Все повернулись к Терезе. Она смотрела в окно, но явно слушала рассказ.

– Его? – переспросил Оливье.

– Альбера. Соседа, – ответила Тереза. От ее дыхания оконное стекло затуманилось. – Может быть, не Аннетт была их сестрой, а он – их братом.

– Вы правы, – сказала Мирна, аккуратно кладя письмо Гамаша на стол. – Эксперт Квебекской полиции уверенно заявил, что третья ДНК – мужская. Шапочку с ангелами Мари-Ариетт связала для своего сына.

– Альбера, – сказала Рут.

Мирна не ответила, и все взгляды устремились на нее.

– Если у Исидора и Мари-Ариетт родился сын, то как они могли назвать его? – спросила она.

В комнате повисла тишина. Даже Роза перестала покрякивать.

– У старых грехов длинные тени. – Все посмотрели на агента Николь, которая произнесла эти слова. – Где все началось? Кто сотворил чудо?