Эх, будь у нас генералы подогадливее да атаман no-образованнее! Все ведь по-другому могло пойти. Воссияли бы и у нас свои Независимые Приуральские Курени. И тоже начали бы расширяться – только не на Дикий Запад, а на Дикий Восток. Появились бы у нас новые штаты-курени: Ишим, Тобол, Енисей, Таймыр, Байкал, Лена, Сихотэ-Алинь, Камчатка, Чукотка. Вышли бы к океанскому побережью. И тогда сцепились бы наши казаки с вашими на Тихом океане. Ого! Русские казаки – это вам не япошки. Так легко вы бы от нас не отбились. Аляски бы вам точно не видать, а может быть, и Калифорния была бы наша со столицей в Форте Росс.

Но не было назначено такого хода мировой русско-американской истории.

Отстали мы от вас тогда сильно. Но все же девяносто лет спустя почти нагнали. Потому что рабство и у вас, и у нас отменили опять же в одном и том же одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году. У вас из-за этого началась гражданская война, а нас Бог помиловал. Так нам, русским, казалось. А обернулось, что вовсе не помиловал, а только отложил на пятьдесят лет. Что вышло для нас гораздо больнее, потому что пулеметами да шрапнелью можно гораздо больше народу перебить, чем мушкетами и ядрами.

И вот очнулись мы после своей гражданской войны посреди пепелища, вертим головами, утираем кровавую юшку, ломаем голову – куды податься? И стали говорить, что уж раз мы шли раньше ухо в ухо с Америкой, то надо и дальше ее держаться и во всем у нее учиться. Вон она как разбогатела и прославилась! Стали мы быстренько трактора покупать, и самолеты строить, и плотины, и крестьянам фермы раздавать. Даже кино у нас Ленька Утесов научился не хуже вашего Чарли Чаплина делать, так что вся страна под его джазы весело танцевала.

Но недолго это тянулось.

Потому что, как назло, всех самых догадливых мы к тому времени либо перебили, либо изгнали. А на самый верх вылез опять малограмотный, на этот раз – из недоучившихся грузин, и сбил всех с толку. «Что ж вы, говорит, ребятки, начали Америку с середины догонять? Так вы никогда не догоните. Надо догонять по порядку, надо с того начинать, с чего Америка разбогатела». – «С чего же это?» – спрашивают его соратники и сподвижники. «Ясно, с чего. С рабства». – «А где же мы черных столько наберем? У нас ведь когда-то завезли одного, произвели его в генерал-аншефы, а правнучка его – в генерал-поэты, вот и всё». – «Нэту черных – сдэлаем из бэлых», – сказал главный грузин. И послушались его, и стали догонять Америку через рабство, и назвали это новое рабство «кол хозяевам», сокращенно – «колхоз».

А того малограмотные да недогадливые не могли вспомнить, что рабство у нас уже было. Было оно столько же, сколько в Америке, – двести лет, и ничего хорошего из этого ни у них, ни у нас не вышло.

И с тех пор мы, Антоша, тычемся, как слепые, всё не можем понять, по какой дорожке нам вас, хит-роглазых, догонять. То кукурузу начнем сеять невпопад, то в космосе наперегонки летаем, то юбки девкам по самый срам обрежем. Теперь еще у вас какой-то новый аппарат появился под названием «Кум Питер» – нам и его подавай. Но я, Антоша, все свое твержу: ничего у нас не выйдет, пока мы не научимся догадливых прощать и терпеть. А не вернем догадливых – никакой «Кум Питер», хоть он семи пядей во лбу и семи дюймов в экране, нам не поможет. Вот ты скажи: терпят ли в Америке догадливых, дают ли им ход?

Тут настала моя очередь говорить. И под треск ночного костра, под шуршание красных раков в бурлящем кипятке, я начал объяснять Феоктисту, как невыносимо бывает жить среди забравших силу догадливых, которые обгоняют тебя каждый день в своих «роллс-ройсах» и «лимузинах», возносятся над тобой на сотый этаж своих закрытых клубов, покупают своим женам шубы из барсов, посылают детей учиться в Гарварды и Оксфорды, зарабатывают за минуту столько, сколько ты – за день, да при этом еще пытаются тебе вдолбить, что ты всего этого лишен исключительно по своей лени и глупости. И эту свою речь я тоже когда-нибудь запишу на пленку и представлю вам, дорогие радиослушатели, в виде очередной передачи.

Гудит по деревне свадьба.

Третий день гудит, и не видно ей остановки.

Каждый вечер поют и пляшут у костра на берегу, потом вынимают свалившихся в бурьян, потом пьяные разносят по домам упившихся, а с утра начинают сначала. Едут и идут новые гости из окрестных деревень и поселков, везут кто горшок картошки жареной с луком, кто малиновую настойку, кто таз малосольных огурчиков, кто бидон маринованных маслят. И местные бабы не устают блины жарить, щи варить, пирожки с морковкой печь.

Вода в реке холодна, давно уж, как местные говорят, святой Илья льдинку в нее уронил, да Телика Сухумина не испугаешь: натянет с утра толстый свитер, занырнет в своей маске, поплавает, поплавает и нахватает рыбки на котел ушицы – всем на радость, на горячий опохмел.

Когда кончается самогон, идут искать золотого человека с уязвленным сердцем, Витю Полусветова. Находят его где-нибудь на сеновале, будят, поливают водой, ведут, сажают на трактор. И катит Витя на своем «Псковитянине» новый круг по свекольно-капустному полю. Валятся под плугами сорняки, вздымается черным зеркалом борозда. Бегут сзади бабы и ребятишки, выбирают из срезанной травы капустные кочешки, из вздыбленной земли – свекольные корнеплоды. Капусту относят к столам, тут же ее порубят, добавят сольцы, масла, клюквы – тоже закуска. А свеклу тем временем покидают в приемный бункер трактора, он ее там железными челюстями нарубит, засыпет в самогонный аппарат внутри мотора, и после двух-трех кругов – нате вам ведерко розового первача, пейте на здоровье.

Они себе и пьют, знай похваливают, Анисиму с Агриппиной «горько» кричат.

Летят над деревней частушки, одна другой солонее.

С неба звездочка упала

Прямо милому в штаны.

Хоть бы все там разорвало,

Лишь бы не было войны.

Почти всех уже Антон знает, почти каждый успел ему свою жизнь рассказать.

Вот сидит невестин отец, Онуфрий, – военный человек, вечный солдат. Как забрали его мальчонкой на Первую мировую, так, почитай, и не давали до старости ружье из рук выпустить. Шел он под генералом Брусиловым против австрийца, под генералом Корниловым – против большевика, с командармом Тухачевским чуть Варшаву у поляка не отбили, потом за басмачом по пустыням охотились, потом латыша от буржуев освобождали, на свою голову.

Ко Второй мировой войне он уже по возрасту не проходил, думал – пронесет. Ан нет. Пришли в их края немцы, стала в их деревне танковая ремонтная часть, и забрали всех оставшихся мужиков себе на подмогу. Надели немецкие пилотки, назвали «хи-ви» – «согласные помогать». А когда красные вернулись, этих же «хи-ви», старых и малых, переодели в советское, сунули в руки бутылки с горючей смесью и погнали те же танки поджигать, которые они вчера ремонтировали. Много у Онуфрия в сундуке орденов и медалей разных времен и народов, и не упомнить ему по старости, какие можно сегодня надевать, а какие лучше покамест не показывать. Нацепил он на грудь, чтоб подальше от греха, один только круглый значок – «Мы за мир!» – на разных языках и сидит себе, попивает, ни о чем не тревожится.