Оставшимся без припасов шведам пришлось отложить вторжение в центральную Россию до следующего года и заняться поисками не разоренной местности для зимних квартир. К осени разрядилась обстановка и на Дону, где Петр также оперативно организовал противодействие. Бунт вскоре локализовали, и он рассыпался на отдельные очаги, которые еще некоторое время тлели, но былой смертельной опасности уже не представляли.

Поэтому когда Карл двинулся на юг, этот поворот не слишком обеспокоил царя. Конечно, общая ситуация оставалась очень серьезной. Тем не менее некоторое улучшение явственно ощущалось русской стороной, порождая вполне реальные надежды на еще лучшее будущее. И тут совершенно неожиданно разразился новый острейший кризис, вернувший точку напряжения к высшей отметке. В ноябре 1708 г. переметнулся к неприятелю гетман Украины Иван Мазепа.

Ответные действия Петра иначе чем лютой яростью назвать нельзя. Но в то же время они совмещались с холодным и точным расчетом, постоянно предвосхищавшим вражеские ходы. В результате противник вновь почти не сумел извлечь выгод из столь потенциально благоприятной для него ситуации.

Однако в следующие месяцы зимы-весны 1709 г. Петр вернулся к тактике предельной осторожности. Даже в ходе Полтавской битвы он старался максимально исключить риск. И после несомненной, полной победы все еще чего-то опасаясь, отказался от организации немедленного преследования разгромленного неприятеля, отправив погоню много позже, чем это подсказывала логика триумфа (да и по численности она скорее напоминала усиленную разведку).

Последнее обстоятельство особенно удивительно, ибо прекращая «ковать железо, пока оно горячо», царь рисковал потерять все плоды столь долгожданной виктории. У Карла вместе с ранеными оставалось еще 15 000 солдат.

И он получал шанс отбиться от преследователей, уйдя транзитом через Турцию в Польшу, где мог использовать сохраненное ядро для возрождения армии. А затем, учтя прежние ошибки, предпринять новый, более счастливый восточный поход. Однако везение к тому моменту окончательно переоделось в русский мундир — шведы сами себя загнали в ловушку междуречья Днепра и Ворсклы, итогом чего и стала капитуляция у Переволочны.

Вообще, анализируя действия Петра в первую половину 1709 г., приходится констатировать, что он как военачальник ни разу не смог подняться до тех моментов вдохновения, которые его озаряли в труднейшие дни предыдущей кампании. Стремление исключить всякий, даже разумный риск и импровизацию несовместимо с истинной полководческой виртуозностью. Поэтому объективность требует еще раз отметить, что Полтавская победа в первую очередь обусловлена не шедеврами полководческой мысли, а банальным численным превосходством, не характерными ранее для противника просчетами и серьезными элементами ее величества Удачи.

Ну а дальнейшее уже являлось, что называется, делом техники. Выдающийся полководец и военный теоретик античного мира Гай Юлий Цезарь писал, что никакая цепь больших побед не дает такого количества выгод, сколько потерь несет за собой одно крупное поражение. Что Петр и проиллюстрировал Карлу XII на практике. Он без помех восстановил Северный союз, посредством чего открыл для скандинавов сразу несколько новых фронтов. Затем овладел теми крепостями в Лифляндии, Эстляндии и Карелии, над которыми еще развевался шведский флаг, полностью взяв, таким образом, под свой контроль центральную часть побережья восточной Прибалтики.

Но светлая полоса успехов обязательно когда-нибудь да сменяется черным периодом неудач. Петра он настиг в 1711 г., причем, как водится, с самой неожиданной стороны. Бежавший в пределы Османской империи Карл XII сумел-таки склонить по-восточному медлительных турок к открытому конфликту с Россией. Безусловно, это стало крупной победой короля, которой, впрочем, могло и не быть, если бы царь сохранил прежнюю дипломатическую гибкость в отношении султана. Но после побед над регулярной западной армией угроза войны с азиатами, видимо, уже не воспринималась всерьез[139]. То есть самого коварного испытания «медными трубами» царь выдержать не сумел, потеряв на время способность реально оценивать ситуацию.

В тот момент ему показалось возможным просто притормозить на годик войну на Балтике, перекинуть за зиму к югу крупные подкрепления и в течение одного лета разгромить не слишком престижного противника. Немедленное столкновение с султаном стало восприниматься даже как наиболее желательный вариант, который позволял параллельно с мажорным эпилогом Северной войны разрешить и все проблемы у Черного моря.

Разумеется, турецкие вооруженные силы не шли ни в какое сравнение со шведскими войсками, в сражениях с которыми петровские солдаты приобрели хорошую закалку. Однако любая война не терпит легкомыслия и самонадеянности, требуя вдумчивости и трезвого расчета. Но именно они и отсутствовали у Петра при подготовке войны со Стамбулом. Авантюры в ее планировании и проведении легко различимы даже не слишком опытному в вопросах военной теории человеку. Достаточно заметить, что снабжать армию предполагалось за счет такого непредсказуемого источника, как припасы с трофейных складов. А очень специфические географические особенности театра боевых действий (на которых, кстати, сравнительно недавно обожглась столь известная царю личность, как Василий Голицын) практически вообще не принимались во внимание. В довершение всего в поход за тысячи километров, словно на пикник, потащили даже знатных дам во главе с царицей.

Естественно, что ошибки совершались уже на другом уровне, чем в 1700 г. Но от этого они не переставали быть ошибками. Которые чуть было не обернулись даже не катастрофой, как у первой Нарвы, а полным и окончательным крахом — смертью или пленом. Закономерный итог недооценки противника настиг царя в середине лета в глубине чужой территории, куда он забрался, ничего толком не зная ни о количестве неприятеля, ни о месте его дислокации.

На турок наткнулись совершенно неожиданно. Их войско оказалось огромным, а русская армия незадолго до этого еще и разделилась, отправив конницу — четверть всех своих сил — в другую сторону. Оставшаяся пехота растянулась в недопустимо длинные походные колонны, и сражение пришлось принимать в навязанных османами условиях. Поэтому получилось оно сумбурно-бестолковым. И закончилось с самым страшным для побежденных (и редчайшим для войн той эпохи) результатом. Они попали в полное окружение без всякой надежды на прорыв или на дружескую помощь с внешней стороны блокадного кольца.

То, что творилось в русском лагере в этот момент, датский посланник Юст Юль описал очень красочно: «…царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца…»

Спастись удалось просто чудом. Конечно, если бы неприятелем оказалась какая-либо из европейских наций, то плачевный финал был бы неминуем. Но восточная косность и алчность турок выступили в роли царской палочки-выручалочки. Петровские дипломаты сумели сначала уломать османов вступить в переговоры, избавив окруженных от позора капитуляции, а затем выторговали у них условия, хотя и очень тяжелого, но все-таки приемлемого мирного трактата.