Он снял свою поношенную шляпу, достал из-за пазухи маленькие ножницы и вырезал из полей шляпы аккуратный кружок. Обмазал его края еловой смолой и привязал к глазнице Грея не первой свежести носовым платком, выпрошенным у другого ополченца. Весь отряд собрался вокруг Грея, выражая искреннюю заботу, предлагая еду и выпивку, обсуждая, где можно найти хирурга, который пустит Грею кровь… Грей, ослабший от боли и усталости, чувствовал, что того и гляди заплачет.

Собравшись с силами, он поблагодарил ополченцев, и они наконец-то разбрелись по своим местам. Глотнув крепкого спиртного из фляжки Джекобса, Грей сел на землю, закрыл здоровый глаз, положил голову на бревно и принялся ждать, когда утихнет боль в висках.

Невзирая на телесные неудобства, дух его пребывал в покое. Окружавшие его люди – не солдаты, да что там, их даже войском не назовешь, но они заняты общим делом и заботятся друг о друге, а это Грей понимал и любил.

– …мы несем свои потребности и желания Тебе, Господь всемогущий, и молим Тебя благословить наши деяния…

Преподобный Вудсворт читал молитвы. Он делал это каждый вечер, и кто угодно мог присоединиться к нему, если не был занят разговорами, каким-нибудь мелким ремонтом или заточкой оружия.

Грей знал только, что они сейчас где-то на северо-востоке от Филадельфии. Время от времени им встречались курьеры на лошадях, и путаные обрывки новостей и различные домыслы перепрыгивали от них на отряд, точно блохи. Грей понял, что английская армия направляется на север – сомнений нет, в Нью-Йорк, – а Вашингтон и его войско оставили Вэлли-Фордж и нападут по пути на Клинтона, но никто не знает, где именно. Войска собираются где-то в местечке под названием Коруэлл-Ферри, возможно, там им и скажут, куда идти.

О своем будущем Грей не задумывался. Он с легкостью мог бы сбежать под покровом темноты, но какой в этом смысл? Бродя по округе, к которой стекаются отряды ополченцев и регулярной армии, он гораздо сильнее рискует снова попасть к полковнику Смиту, который может его с ходу повесить, чем оставаясь с отрядом Вудсворта.

Опасней может стать, когда они все-таки присоединятся к войскам Вашингтона, – но крупные армии не могут ни спрятаться друг от друга, ни остаться незамеченными. Если Вашингтон подойдет близко к Клинтону, тогда Грей дезертирует – если это, конечно, можно назвать дезертирством – и сдастся англичанам. В этом случае он рискует только быть подстреленным излишне бдительным часовым прежде, чем его опознают.

Сквозь дремоту и стихающую боль вновь пробились молитвы Вудстворта.

Благодарность?.. Да, пожалуй, Грею есть за что благодарить Господа.

Уильям подпадает под действие условий сдачи и потому не может сражаться. Джейми Фрэзера отправили сопровождать тело бригадного генерала Фрэзера на родину, в Шотландию. Правда, он вернулся, но не в армию. В этой битве он тоже не будет участвовать. Племянник Генри выздоравливает, но к службе в армии не годен. Похоже, в предстоящем сражении – если оно вообще состоится – не будет участвовать никто из тех, за кого Грей беспокоится. Хотя… Рука нащупала пустой карман на брюках. Хэл. Черт побери, где сейчас Хэл?

Грей вздохнул и расслабился, вдыхая запахи дыма костра, еловых иголок и жареных лепешек. Где бы Хэл ни был, опасность ему не грозит. Брат способен о себе позаботиться.

Молитвы завершились, и один из ополченцев запел. Грей знал эту песню, однако слова в ней оказались иными. В той песне, что слышал Грей, – ее исполнял полковой хирург, сражавшийся в Колониях во время франко-индейской войны, – были такие слова:

Американцы не были на хорошем счету ни у доктора Шакберга, придумавшего эту песенку, ни у того, кто сочинил новую версию, которую использовали в качестве марша. Грей услышал ее в Филадельфии и теперь принялся напевать себе под нос:

А его спутники проникновенно пели другой, новый вариант:

Зевая, Грей размышлял, знают ли ополченцы, что слово «дудль» на немецком означает «простак». Да и город Морристон штата Нью-Джерси вряд ли когда-нибудь видел «макарони» – юных модников, носивших розовые парики и с десяток мушек на лице.

Головная боль утихла, и Грей с удовольствием прилег. Сапоги с самодельной шнуровкой немилосердно жали, Грей стер пятки в кровь и старался идти на цыпочках, отчего сейчас у него болели лодыжки. Он осторожно вытянул ноги, упиваясь ощущением болезненно ноющих мышц, – по сравнению с ходьбой это было едва ли не блаженством.

От наслаждения простыми радостями жизни его отвлекло сглатывание возле уха и тихий мальчишеский голос:

– Мистер… если вы не будете есть свою лепешку…

– Что? Ах да, конечно…

Прижимая ладонь к больному глазу, Грей с трудом сел и огляделся. На бревне рядом с ним сидел мальчишка лет двенадцати. Грей уже нашаривал в мешке лепешку, когда мальчишка вдруг ахнул. Грей вгляделся в него и внезапно узнал внука Клэр. Светлые взъерошенные волосы нимбом окружали его голову, а на лице застыло выражение ужаса.

– Тихо! – шепнул Грей и так крепко ухватил мальчишку за колено, что тот взвизгнул.

– Что такое, Берт? Поймал вора? – Эйб Шаффстал обернулся, отвлекшись от игры в бабки, и близоруко прищурился на мальчика.

О боже, как же его зовут? Его отец француз, так может Клод? Генри? Нет, так зовут младшего, который карлик…

– Tais— toi![62]– еле слышно приказал Грей мальчишке и повернулся к своим спутникам. – Нет-нет, это сын моего соседа из Филадельфии, его зовут… Бобби. Бобби Хиггинс, – сказал он первое пришедшее на ум имя и спросил мальчишку, надеясь, что тот сообразительностью пошел в бабушку: – Зачем ты здесь, сынок?

– Ищу дедушку, – тут же ответил тот, настороженно зыркая взглядом на ополченцев: когда песня оборвалась, все они посмотрели на него. – Мама послала меня передать ему одежду и еду, но какие-то злодеи в лесу стянули меня с мула и заб… забрали все.

Голос мальчика непритворно дрожал, а на грязных щеках виднелись следы слез.