способность к развитию в соответствии с ростом возложенной на них ответственности. Бен-Гурион в сорокапятилетнем возрасте был профсоюзным чиновником, владел лишь зачатками знаний международной политики и не имел ни малейшего опыта управления государством. Высшей точки своей карьеры он достиг в возрасте пятидесяти с лишним лет. Но даже среди самых одаренных представителей этого поколения лишь немногие смогли преодолеть культурные стандарты, воззрения, вкусы и нравственные принципы уроженцев маленьких городков Белоруссии и Украины. Проявляя поистине удивительную способность учиться и адаптироваться к новым условиям, точь-в-точь как их собратья, эмигрировавшие в Америку, они так никогда и не забыли о Пинске и Могилеве. Даже самые гибкие из них не смогли полностью избавиться от узости взглядов русскоеврейского штетла. Все они были абсолютно преданы своему делу, а следовательно — совершенно неспособны принять точку зрения своих оппонентов. Правда, именно эта ограниченность помогла им добиться успеха в политике, именно эта непоколебимая уверенность в себе придала им силы. Натуры, склонные к гамлетовским колебаниям, едва бы справились с теми нелегкими задачами, которые встали перед членами второй алии в Палестине. В определенном смысле они походили на своих собратьев в России — меньшевиков и эсеров, но отличались при этом большей решительностью и жесткостью.

Вкус к житейским радостям у этих людей был слабо развит. Они были умеренны и скромны в частной жизни; среди них невозможно было бы отыскать денди или гурманов. Они даже не понимали, как некоторые могут тратить время и деньги на роскошь, вместо того чтобы заниматься действительно важными вещами. Первый американский посол в Израиле с удивлением описывал те аскетичные условия, в которых Бен-Гурион продолжал жить в Тель-Авиве и после того, как стал премьер-министром. Этот эгалитаризм также коренился в русско-еврейской социалистической традиции. На первых собраниях Хистадрут ораторы требовали, чтобы «белым воротничкам» ни в коем случае не платили больше, чем чернорабочим, и доказывали, что не годится профсоюзным и партийным лидерам жить по более высоким стандартам, чем рабочие, интересы которых они представляли. Различия в доходах внутри палестинского трудового движения на протяжении десятилетий оставались менее выраженными, чем в Советском Союзе и других социалистических странах. Даже в 1940-е годы швейцар в главном здании Хистадрут, отец семерых детей, получал более высокое жалование, чем руководитель этой организации.

Иммигранты второй алии твердо верили в демократию, и любую попытку ограничить ее, исходящую как от крайне левых, так и от крайне правых, считали не просто политическим уклонением, а настоящим преступлением. Еще более фанатичны они были в своих сионистских убеждениях: назвать кого-то «врагом Сиона» было для них самым страшным ругательством. Они так и не простили ни коммунистов, ни ревизионистов. Слова «евсек» и «фракционер» всегда произносились с омерзением, ибо обозначали не просто ренегатов, а моральных отщепенцев, отребье рода человеческого. Ничто так не раздражало и не возмущало Берла Кацнельсона, как еврейская молодежь, поклоняющаяся ложным богам — участвующая в революционной борьбе любого другого народа, кроме своего собственного[448]. Деятели второй алии были не либералами, а социалистами и считали непозволительной роскошью предоставление демократических прав врагам демократии. Не стоило даже опасаться, что среди них возвысится какой-нибудь автократ-диктатор: эти люди были слишком критичны, а центральный комитет партии эффективно пресекал любые попытки единовластия. Слабое место этих политиков состояло в другом: в их страсти к дискуссиям, к бесконечным спорам, затрудняющим практические решения и действия.

Но, несмотря на тенденцию к коллегиальному управлению, среди политических деятелей второй алии выделялись два лидера, нередко успешно навязывавших свои взгляды остальным: Давид Бен-Гурион и Берл Кацнельсон. Бен-Гурион был менее сговорчив, чем многие его единомышленники. Он обладал той степенью твердости, решимости и целеустремленности, которая ставила его особняком среди лидеров того поколения. Кроме того, он был прирожденным политиком, подчас не гнушавшимся интриг и коварства. Будучи более дальновидным, чем его коллеги, Бен-Гурион мог проявлять удивительное упрямство и бескомпромиссность в своих решениях, и эти черты характера с годами становились в нем все заметнее. Что касается Берла Кацнельсона, умершего сравнительно рано — в 1944 г., то он был по преимуществу интеллектуалом и хранителем моральных устоев движения, «совестью» своего поколения. Самоучка с потрясающей эрудицией, красноречивый оратор, способный увлечь огромную аудиторию силой своей личности, глубиной своей убежденности (или фанатизма, в котором его обвиняли критики) и своей кристальной честностью, он получил всеобщее признание как учитель своего поколения и оказал большое влияние на поколение следующее. Если Бен-Гурион почти не имел близких друзей, то Берл Кацнельсон искренне любил людей и изо всех сил стремился к общению со всеми, и особенно — с молодыми халуцим. В 1920-е гг. он был движущей силой «Ахдут Ха’авода», а позднее — одним из ключевых деятелей «Мапаи», неутомимым борцом за восстановление единства в рядах еврейских лейбористов.

Вторая алия стояла во главе палестинских трудовиков, затем — сионистского движения и в итоге возглавила государство Израиль[449]. Она утратила свое непосредственное влияние лишь после того, как Бен-Гурион сложил с себя полномочия премьер-министра, однако и после этого сохраняла косвенное воздействие на израильское общество. Представители третьей алии, чьи заслуги в целом оказались более значительны, были вынуждены дожидаться ухода «старой гвардии» со сцены; к этому моменту иммигрантам третьей волны было уже по 50–60 лет. Третья алия породила лидеров, резко отличавшихся от своих предшественников. Такие известные деятели, как Мордехай Намир и Абба Хуши, Елиезер Каплан и Голда Меир, были более компетентными управленцами и экономистами, но менее убежденными гебраистами и не столь красноречивыми ораторами; кроме того, они не испытывали тяги к литературному творчеству. Оппозицию им в рядах «Мапаи» возглавляли киббуцники: Табенкин принадлежал ко второй алии, а Цислинг и Галили приехали в Палестину еще детьми вместе со своими семьями накануне I мировой войны.

Среди лидеров «Хашомер Хацаир» не было выходцев из России. Меир Яари и Орен были родом из Галиции, Иаков Хазан — из Литвы, Бентов и Рифтин — из Польши. Большинство из них происходили из довольно известных семей: отец Бентова был старым маскилом, отец Яари — ведущим деятелем «Возлюбленных Сиона». С первого дня своего пребывания в Палестине, встав в твердую оппозицию обществам, основанным второй алией, они закрыли себе дорогу к руководству палестинским трудовым движением. В «Хашомер Хацаир» входило множество ярких и одаренных личностей, ни в чем не уступавших своим современникам, активистам «Мапаи». Но свойственное этим людям доктринерство обрекло их на изоляцию, которая способствовала еще большей их непримиримости: чем меньшая ответственность возлагалась на них за пределами собственной группировки, тем более радикальные решения они принимали и тем больше отрывались от реальности. Позднее они стали горячо поддерживать советскую международную политику. Понадобилось много лет и множество