Тем временем военные химики продолжали изучать присланные им из НКВД предметы служебной обстановки кабинета Ежова, а также пробы воздуха, взятые в самом кабинете и в примыкающих к нему помещениях. В воздухе ртуть также была обнаружена, правда в очень небольших количествах. Сообщая в Оперативный отдел о сделанном открытии, начальник Военно-химической академии Я. Л. Авиновицкий признал обследуемое помещение непригодным для проживания (о том, что речь идет о служебном кабинете, тем более Ежова, ему из конспирации не сообщали).

Кабинет наркома был переведен на другой этаж, но на этом работа химиков не закончилась, так как Ежову пришло в голову проверить наличие ртутных паров в его старой квартире в Большом Кисельном переулке и в новой — в Кремле, куда он только что переехал. Как ни странно, следы ртути были обнаружены в обеих квартирах. Проверили дачу — ртуть была выявлена и там.

На этот раз Ежов никуда уже переезжать не стал, а ограничился заменой обслуживающего персонала и дегазацией помещения по рекомендованной Авиновицким схеме. Проведенные несколько дней спустя повторные анализы воздуха подтвердили действенность этих мер — ртуть из воздуха исчезла. Остался, однако, вопрос — откуда, вообще, она там взялась. Если в служебный кабинет наркома подручные Ягоды еще могли, хотя бы гипотетически, проникнуть, то в кремлевскую квартиру Ежова, где он проживал всего несколько недель и где за это время успели побывать лишь самые приближенные к нему люди, доступа у них не было уж точно. Однако это противоречие никого особенно не смутило, и версия об отравителях-ягодинцах продолжала разрабатываться с тем же усердием, что и прежде.

Помимо анализов на ртуть, один из предметов домашнего обихода Ежова, наиболее часто контактирующий с его телом, был на всякий случай обследован на предмет возможного заражения высокотоксичными ядами или патогенными бактериями. Объектом изучения стали бритвенные принадлежности: лезвия и ремень для их правки. Сначала были сделаны смывы с трех лезвий, затем приготовлен водно-спиртово-ацетоновый экстракт из массы, соскобленной с ремня для правки, и наконец получена вытяжка из этой массы в 10 %-ной соляной кислоте. Все эти составы ввели подкожно подопытным кроликам, однако никакого токсического действия обнаружить не удалось.

Вслед за этим смывы с лезвий и масса, соскобленная с ремня для правки, были посеяны на питательный бульон. После суток пребывания в термостате бульонные культуры были перенесены на агар, и выросшие на нем культуры микроорганизмов опять же ввели кроликам, что, как и в прошлый раз, не причинило им никакого вреда.

Этим можно было бы ограничиться, но служебное рвение военных химиков было столь велико, что в дополнение к экспериментам с животными они решили провести испытания еще и на себе. Лезвиями, которыми пользовался Ежов, четверо исследователей выбрили себе предплечья, и их начальник Я. Л. Авиновицкий пообещал при появлении признаков поражения кожи или какого-нибудь общего заболевания немедленно сообщить о случившемся в Оперативный отдел.

Изучением воздуха в жилых и служебных помещениях, связанных с пребыванием Ежова, Военно-химическая академия занималась около полутора месяцев, а затем к этой работе подключилась химическая лаборатория Института по изучению профессиональных заболеваний им. В. А. Обуха. Судя по сохранившимся отчетам, исследования продолжались по крайней мере до марта 1938 года, и периодически в пробах воздуха, взятых уже в новом рабочем кабинете Ежова, а также на его квартире и даче, обнаруживались следы ртути. Более того, когда в октябре 1937 года решили посмотреть, как обстоит дело в других помещениях, и проверили кабинеты М. П. Фриновского и начальника Секретариата НКВД И. И. Шапиро, выяснилось, что следы ртути в воздухе присутствуют и там.

С мая 1937 года еще одним объектом пристального внимания чекистов стала моча Ежова. Каждые несколько дней на протяжении полутора лет бутылки с мочой наркома передавались в химическую лабораторию Института профессиональных заболеваний им. В. А. Обуха или в биохимическую лабораторию Всесоюзного института экспериментальной медицины, и время от времени обе организации сообщали об обнаружении злополучного химического элемента.

Поскольку, как разъяснили специалисты, выделение ртути организмом происходит в основном в первые 3–4 недели после состоявшегося контакта, регулярное появление ее в моче могло свидетельствовать о продолжающихся попытках отравления Ежова. Поэтому, когда становилось известно о «плохих» анализах, Ежов начинал нервничать, в помещениях менялась мебель, ковры, портьеры, делались анализы воздуха и производилась дегазация. Снова и снова проверялся обслуживающий персонал.

Отчаявшись понять, что происходит, начальник Отдела охраны ГУГБ НКВД И. Я. Дагин, на которого с лета 1937 г. была возложена обязанность обеспечивать безопасность наркома, обратился к лечащим врачам Ежова с просьбой объяснить, каким образом ртуть может периодически проявляться в моче человека, который никак с ней не контактирует.

Как рассказывал потом Дагин, профессор В. Н. Виноградов и доктор В. Д. Зипалов высказали мнение, что наличие ртути, возможно, связано с употреблением в прошлом ртутьсодержащих препаратов, применяемых при лечении ряда заболеваний, в частности сифилиса, и что та часть ртути, которая в организме осталась, может впоследствии выделяться в каких-то количествах в случае приема больших доз спиртного.

На медицинские препараты, используемые при лечении сифилиса, Виноградов намекал и начальнику Оперативного отдела Николаеву-Журиду, который, как уже говорилось, занимался на первых порах историей с «ртутным отравлением». Но ни Дагин, ни Николаев-Журид так и не решались поговорить с Ежовым на эту тему.

Конечно, на фоне существовавшей в то время версии об отравлении, предположения придворных докторов выглядят несколько странно, но, по-видимому, у ближайшего окружения Ежова официальное объяснение причин его недомогания не вызывало большого доверия, и в кругу «своих» высказываться на эту тему можно было более или менее безбоязненно.

Лечился ли Ежов от сифилиса или нет — неизвестно. В мае 1934 года, когда он в очередной раз попал в Кремлевскую больницу, какие-то из симптомов, по-видимому, показались врачам подозрительными, и было проведено соответствующее исследование крови (реакция Вассермана). В тот раз сифилис у Ежова обнаружен не был, но ничто, конечно, не мешало ему переболеть им в предшествующие годы.

Однако если по поводу ртути в моче Ежова имеется хоть какая-то версия, то появление данного вещества в служебном кабинете Наркома, в его квартире и на даче, а также в кабинетах его ближайших соратников объяснить уже гораздо труднее. Не исключено, правда, что какие-то содержащие ртуть препараты, например сулема, могли время от времени использоваться для санитарной обработки служебных и жилых помещений, и это приводило к появлению в воздухе незначительного количества ртути. Но разобраться сейчас в этом вопросе уже очень сложно, и единственное, что можно утверждать со всей определенностью, это то, что никаких достоверных фактов, свидетельствующих об умышленных действиях, имеющих целью нанести ущерб здоровью Ежова, ни тогда, ни впоследствии обнаружено не было.