главного действия они уже бесполезны и даже вредны…

Да, еще одно, Клоудесли. Вы одновременно и скупы и расточительны! Вы бедны на слова и щедры на содержание. Искусство опускать необыкновенно важно, но его нужно верно понимать. Из множества деталей, множества характерных черт выбирайте единственную, наиболее выразительную, но, бога ради, выбрав, используйте ее во всю силу. Для этого рассказа можно набрать десяток важных деталей и тысячу мелких. Ваша задача отобрать одну главную и несколько мелких. Но уж тогда не забывайте о мелких, хотя и подчиняйте их всякий раз главной. Например, как щедро Вы бросаетесь эпизодом уходящей весны, которая делает героя еще более одиноким! Вы разделались с ним двумя-тремя короткими фразами! А ведь Вам следовало взяться за это где-то в самом начале, незаметно, хитро, постепенно, но постоянно подсознательно подготавливая к этому читателя. Пусть он в сердце огромной пустыни привыкнет к весне и ищет у нее утешения, как у живого существа, приляжет возле и размышляет о прошлом, рассуждает… Пусть весна войдет в него, пока не станет его частью, — и вот тогда, когда она исчезнет, Ваша мысль достигнет кульминации, трагедии, без единого слова о ней. Трагедия станет очевидной сама по себе. И достаточно простого сообщения, что весна ушла. И нет нужды говорить, что он почувствовал себя более одиноким, нет никакой нужды, если была хорошо проведена подготовительная работа. Черт побери! Трогательность! Да, один этот эпизод может стать безмерно трогательным, но Вы не раскрыли его. Все его возможности еще в потенции. Вы понимаете, к чему я веду?

Да, действительно, после долгой задержки «Космополитен» присудил мне премию[25]. Льщу себя мыслью, что я один из немногих социалистов, которым удавалось заработать деньги своим социализмом…

Война — что я думаю о ней? Прочтите в «Оверленд мансли» мой отзыв о книге Блоха. Я утверждаю в ней, что война как прямое средство добиться желаемой цели бесполезна, что теперь она превратилась в косвенное средство. Что за ней стоят экономические факторы, которые проявляются через нее и осуществляют желаемую цель. «Не битвы, а голод» — вот что я написал.

4 февраля 1901 года

Дорогой Клоудесли!

Не умер, но, как всегда, некогда…

Я так горячо желал стать отцом, что мне даже не верилось в возможность такого счастья. Но это свершилось. И чудесный здоровый ребенок. Вес девять с половиной фунтов, что для девочки, говорят, хорошо. Пока аппетит у нее прекрасный, а болезней — никаких, потому что она только и делает, что ест, спит или по целому часу тихонько лежит с открытыми глазками. Думаю назвать ее Джоан. Скажите, нравится ли Вам это имя и какие ассоциации оно вызывает.

[Далее Джек Лондон обращается к теме предыдущего письма, где обсуждались вопросы социализма.]

…Я говорю не о том, что должно быть, и не о том, чего хотел бы я, но о том, что есть и что будет. Мне хотелось бы, чтобы сейчас был социализм, однако я знаю, что социализм не является ближайшей ступенью, я знаю, что прежде капитализм должен изжить себя; что прежде мир должен быть им разграблен до предела, что прежде произойдет жестокая, напряженная, гораздо более широкая, чем когда бы то ни было, борьба за жизнь между нациями. Конечно, я предпочел бы проснуться завтра в полностью устроенном социалистическом государстве, но я знаю, что этого не будет, я знаю, что так это произойти не может. Я знаю, что ребенок должен переболеть всеми детскими болезнями, прежде чем он станет мужчиной. Поэтому помните, что я всегда говорю о том, что есть, а не о том, что должно быть.

АННЕ СТРУНСКОЙ

Окленд, конец 1901 года

Дорогая Анна!

Ваше письмо — великолепное, изящно-великолепное добавление к книге[26]. Я страстно желаю видеть это напечатанным (книгу, конечно, но я имею в виду Ваше письмо). Я хочу видеть ее завершенной.

И хотя я не смог ответить на Ваше письмо, оно тем не менее побудило меня работать. Прилагаю мою попытку переписать первое письмо. Я целых два дня сидел над ним и серьезно его переработал. По трудностям, которые у меня возникли, и по опыту с первым ужасным вариантом я заключаю, что мне нужно будет переписать его в третий раз (при окончательном редактировании), чтобы оно прилично выглядело. Однако я шлю его таким, как оно есть. Я и представить себе не мог, что мои первые письма так плохи. Теперь я это вижу.

Вы заметите, что я мало места отвел Эстер, а больше места другим маловажным вещам. Я охарактеризовал ее психологию, ее интеллектуальный склад, как это представляется нелюбящему Герберту Уэйсу. Для читателя я уже приоткрыл трещину между Вами (Дэном Кэмптоном) и мной. В начале книги мы осознаем наши расхождения, смутно осознаем: несомненно, одной из задач книги будет разделить нас так, чтобы эта трещина обозначалась отчетливо Я заменю своего землевладельца другом Гуинном. Я разовью для него любовную линию, которая достигнет кульминации в одном из его писем: естественно, в споре любовная история будет доказательством в мою пользу.

Тороплюсь захватить почтальона.

Воскресный вечер в 1901 году.

Джек.

Окленд 1901 — начало 1902 года

Дорогая Анна!

Прилагаю письмо № 2. Должен признаться в том же чувстве, какое преследовало Вас, когда Вы писали мне.

Я не знаю, что делать. Как в тумане, чувствую, что ошибаюсь во всем, что не строю характеры, как должен, и даже письма пишу не так, как их нужно писать. Но я надеюсь — со временем все вызреет. Во всяком случае, это хороший способ честно понять ограниченность человеческих возможностей.

Как Вы относитесь к тому, что я делаю из Эстер поэта? Поэта или поэтессу? Ненавижу слово «поэтесса». Существует ли слово «лирист»? Есть слово «лирик», означающее то же самое, но я не люблю его. Понимаете ли Вы мою новую поэтическую школу, которая, возможно, будет основана Эстер? Поэзия машинного века. Я могу