– Он обвинит Анну, – предсказываю я.

Джеффри собирается ответить, когда тихо входит приор Ричард, опускается рядом со мной на колени, недолго молится, крестится и говорит:

– Ваша Светлость, могу я вас прервать?

Мы поворачиваемся к нему:

– Что случилось?

– К нам посетители, – говорит он.

В его голосе звучит такое отвращение, что на мгновение я решаю, что из рва вышли лягушки и заполнили весь огород.

– Посетители?

– Так они назвались. Проверяющие. Люди милорда Кромвеля приехали осмотреть наш приорат и удостовериться, что им управляют должным образом, согласно предписаниям основателей и уставу ордена.

Я поднимаюсь на ноги.

– В этом не может быть сомнений.

Он ведет меня из церкви в свою комнату.

– Миледи, они в этом сомневаются.

Приор открывает дверь, и двое мужчин оборачиваются и дерзко смотрят на меня, словно я их отвлекаю, хотя они в комнате моего приора, в моем приорате и на моей земле. Мгновение я жду, не двигаясь и не произнося ни слова.

– Ее Милость графиня Солсбери, – говорит приор.

Только тут они кланяются, и по их скудной вежливости я понимаю, что приорат в опасности.

– А вы?

– Ричард Лейтон и Томас Лей, – ровно отвечает тот, что постарше. – Мы работаем на милорда Кромвеля…

– Я знаю, что вы делаете, – перебиваю его я.

Этот человек допрашивал Томаса Мора. Этот человек приехал в аббатство в Шин и допрашивал монахов. Он дал показания против Девы из Кента, Элизабет Бартон. Я не сомневаюсь, что мое имя, имена моих сыновей и моего капеллана несколько раз значатся в бумагах в маленькой коричневой сумке, которая при нем.

Он кланяется, ему не стыдно.

– Я этому рад, – спокойно отвечает он. – В церкви столько развращенности и зла, что Томас Лей и я с гордостью служим орудием очищения, преображения, орудием Господа.

– Здесь нет ни развращенности, ни зла, – горячо говорит Джеффри. – Так что можете отправляться дальше.

Лейтон смешно кивает.

– Знаете, сэр Джеффри, меня все всегда в этом уверяют. Мы убедимся в этом и отправимся дальше, как только сможем. У нас много работы. Мы не хотим задерживаться здесь дольше, чем требуется.

Он поворачивается к приору:

– Я так понимаю, мы можем использовать вашу комнату для дознания? Посылайте к нам монахов и монахинь, по одному, сперва каноников, потом монахинь. Сначала самых старых.

– Вы будете говорить с монахинями? – спрашивает Джеффри.

Никто из нас не хочет, чтобы моя невестка Джейн жаловалась чужим людям, что решила уйти в монастырь, или требовала, чтобы ее отпустили.

По лицу Лейтона проскальзывает быстро подавленная улыбка, по которой я понимаю, что им известно о Джейн и о том, что мы забрали ее содержание в пользу детей, когда одобрили ее решение уйти в монастырь, и они знают, что Джейн хочет освободиться от обета и вернуть себе свое состояние.

– Мы всегда говорим со всеми, – тихо произносит Ричард Лейтон. – Так мы заботимся о том, чтобы ни одна малая птица не упала на землю. Мы трудимся во имя Господа, и трудимся кропотливо.

– Приор Ричард будет с вами и выслушает все сказанное, – заявляю я.

– Увы, нет. Приор Ричард будет первым, с кем мы поговорим.

– Слушайте, – говорю я с внезапной яростью. – Нельзя вваливаться в мой приорат, который основала моя семья, и задавать вопросы, как вам заблагорассудится. Это моя земля, это мой приорат. Я этого не потерплю.

– Вы подписали присягу, так ведь? – небрежно спрашивает Лейтон, вороша бумаги на столе. – Конечно же, подписали? Как я помню, только Томас Мор и Джон Фишер отказались подписывать. Томас Мор и Джон Фишер, оба покойники.

– Разумеется, моя леди матушка подписала, – отвечает за меня Джеффри. – В нашей верности нет сомнения, не может быть.

Ричард Лейтон пожимает плечами:

– Тогда вы принимаете короля как верховного главу церкви. По его приказу мы осматриваем приорат. Мы здесь по его воле. Вы не подвергаете сомнению его право, его божественное право управлять церковью?

– Нет, конечно нет, – вынуждена сказать я.

– Тогда, прошу, Ваша Милость, позвольте нам начать, – говорит Лейтон с самой любезной улыбкой, выдвигает стул приора из-за стола, усаживается и открывает сумку, а Томас Лей пододвигает к себе стопку бумаги и пишет на первом листе заголовок. «Посещение Бишемского приората, апрель 1536 года».

– Да, – говорит Ричард Лейтон, словно ему это только что пришло в голову. – С вашим капелланом мы тоже поговорим.

Он застает меня врасплох.

– У меня его нет, – отвечаю я. – Я исповедуюсь приору Ричарду, как и все мои домашние.

– У вас его никогда не было? – спрашивает Лейтон. – Я уверен, что видел выплаты в отчетах приората…

Он переворачивает листы, словно ищет что-то, что смутно помнит, шелестит бумагами, как актер, играющий роль кого-то, кто ищет в старых бумагах имя.

– Был, – твердо отвечаю я. – Но он от нас ушел. Уехал. Ничего не объяснил.

Я бросаю взгляд на Джеффри.

– Очень ненадежный человек, – твердо говорит он.

– Хелиар, так ведь? – спрашивает Лейтон. – Джон Хелиар?

– Разве?

– Да.

Они водворяются в гостевой дом приората на неделю. Обедают с монахами в обеденном зале, ночами их будит колокол приората, созывающий к молитве. Я с некоторым удовольствием слышу, что они жалуются на недостаток сна. Кельи маленькие, стены в них каменные, огня не разводят, только в комнате приора и в обеденном зале. Уверена, им холодно и неудобно, но их расследование связано с жизнью монастыря, они должны быть довольны, что жизнь эта бедна и строга. Томас Лей привык к более роскошным условиям, его сопровождают четырнадцать человек в ливреях, с ним постоянно его брат. Он говорит, что их надо бы принимать в большом доме, а я отвечаю, что с радостью бы их пригласила, но у меня нашествие блох, и все комнаты окуривают и проветривают. Он мне, понятное дело, не верит, а я не пытаюсь его убедить.

На третий день визита Томас Стэндиш, кухонный писарь, прибегает в молочную, где я наблюдаю за тем, как молочницы кладут сыры под груз.

– Миледи! Деревенские жители в приорате! Лучше вам поскорее туда пойти!

Я со стуком бросаю деревянный пресс для сыра на хорошо выскобленную доску и снимаю фартук.

– Я пойду! – горячо говорит одна из молочниц. – Они этого Краммера с лошади скинут.

– Нет, не скинут, и его зовут Кромвель, а ты останешься тут, – твердо отвечаю я.

Я выхожу из кухни, писарь берет меня под руку, чтобы перевести через мощеный двор.