– Это единственное, что можно поставить нам в вину, – осторожно говорит он.

– На вас нет вины, – уверяю его я. – Это Монтегю и я убедили ее уйти в монастырь, это мы с Монтегю держали ее там.

Он все равно выглядит встревоженным.

– Времена нынче беспокойные.

– Не было хуже, – отвечаю я, и я в этом действительно уверена. – Я никогда не видела хуже.

Люди Томаса Кромвеля, Ричард Лейтон и Томас Лей, прощаются со мной безупречно вежливо и садятся на коней, собираясь уезжать. Я отмечаю, что у них хорошие лошади, превосходная упряжь, замечаю, какая на людях Лея красивая ливрея. Королевская церковь – прибыльная служба, как выясняется. Суд над бедными грешниками, похоже, необычайно хорошо оплачивается. Я машу им вслед, зная, что они вернутся с быстро вынесенным решением, но даже я удивлена, когда всего через четыре дня приор приходит в дом и сообщает, что они вернулись.

– Они хотят, чтобы я ушел, – говорит он. – Попросили моей отставки.

– Нет, – отрезаю я. – У них нет на это права.

Он склоняет голову.

– Ваша Милость, у них приказ с королевской печатью, подписанный Томасом Кромвелем. У них есть право.

– Никто не говорил, что король станет главой церкви, чтобы ее разрушить! – выпаливаю я с внезапным гневом. – Никто не подписывал присягу, в которой было бы сказано, что монастыри надо закрыть, а добрых людей выбросить за порог. Никто не хотел, чтобы из окон выставляли витражи, никто не хотел, чтобы с алтарей забирали золото, никто в этой стране не подписывал присягу, призывающую покончить с католической общиной! Это неправильно!

– Умоляю вас, – говорит он, бледный как полотно. – Умоляю, замолчите.

Я вихрем подлетаю к окну и бросаю гневный взгляд на нежные зеленые листья на деревьях, на бело-розовый яблоневый цвет, качающийся над стеной сада. Я думаю о ребенке, которого я знала, о мальчике Генрихе, который хотел служить, который светился невинностью и надеждой, который был на свой детский лад набожен.

Потом я поворачиваюсь обратно.

– Поверить не могу, что это все на самом деле, – говорю я. – Пришлите их ко мне.

Посетители, Лейтон и Лей, входят в мои личные покои тихо, но без явных опасений.

– Закройте дверь, – велю я, Лей закрывает ее, и они встают передо мной.

Никаких стульев, и я не трогаюсь со своего места в большом кресле под балдахином.

– Приор Ричард не уйдет в отставку, – говорю я. – В приорате нет недочетов, и сам приор не сделал ничего дурного. Он останется на своем посту.

Ричард Лейтон разворачивает свиток и показывает мне печать.

– Ему приказано уйти в отставку, – с сожалением произносит он.

Я позволяю ему поднести свиток поближе, чтобы я смогла прочесть длинные предложения. Потом смотрю на него.

– Нет оснований, – говорю я. – И я знаю, что у вас нет свидетельств. Он подаст встречное прошение.

Лейтон сворачивает свиток.

– Встречное прошение не предусмотрено, – говорит он. – Основания нам не нужны. Боюсь, Ваша Милость, решение окончательное.

Я поднимаюсь и указываю на дверь, чтобы они поняли, куда им идти.

– Нет, это мое решение окончательно, – говорю я. – Приор не уйдет в отставку, если вы не докажете, что он в чем-то провинился. А вы этого доказать не можете. Так что он остается.

Они кланяются как положено.

– Мы вернемся, – говорит Ричард Лейтон.

Пришло время испытаний. Я знаю, что некоторые монастыри забыли о строгости поведения и их обитатели стали притчей во языцех за развращенность. Я знаю, все знают, про голубиные кости и реликвии из утиной крови, и про шнурки, которые легковерным выдают за пояс Богоматери. В стране полно пугливых глупцов, и худшие из монастырей ими кормились, сбивали их с пути истинного, использовали их и жили, как господа, проповедуя бедность. Никто не возражает против того, что король назначил честных людей, чтобы те вскрыли эти злоупотребления и положили им конец. Но теперь я вижу, что происходит, когда проверяющие короля приезжают в приорат, который служит Господу и людям, туда, где ценности используют во славу Божию, а ренту, которую собирает приор, для того, чтобы накормить бедных. Этот приорат основала моя семья, и я буду его защищать. Это моя жизнь – как мои дети, моя принцесса и мой дом.

Монтегю присылает мне из Лондона письмо без подписи и без печати.

Он говорит, что увидел: Господь не даст ему от нее сына.

Мгновение я держу письмо в руке, прежде чем бросить его в огонь. Я знаю, что Анне Болейн недолго осталось звать себя королевой.

В час перед обедом, когда я сижу в личных покоях со своими дамами и нам играет на лютне музыкант, я слышу громкий стук в ворота.

– Продолжай, – говорю я музыканту, который дает звукам замереть, пока мы прислушиваемся к звуку шагов по холлу и по лестнице, ведущей наверх. – Продолжай.

Он трогает струны, и тут открывается дверь, и входят люди Кромвеля, Лейтон и Лей; они мне кланяются. За ними, словно призрак, восставший из могилы, но призрак торжествующий, в новой одежде, идет моя невестка, безутешная вдова моего сына Артура, Джейн, которую я в последний раз видела, когда она цеплялась за дверь семейного склепа и рыдала о муже и сыне.

– Джейн? Что ты тут делаешь? И что это на тебе надето? – спрашиваю я.

Она дерзко смеется и вскидывает голову.

– Эти джентльмены сопроводят меня в Лондон, – говорит она. – Я помолвлена.

Я чувствую, как ускоряется мое дыхание, потому что закипаю.

– Ты – послушница в монастыре, – тихо произношу я. – Ты совсем обезумела?

Я смотрю на Ричарда Лейтона.

– Вы похищаете монахиню?

– Она говорила с приором, и тот ее отпустил, – любезно отвечает он. – Послушницу нельзя удерживать, если она передумала. Леди Поул помолвлена с сэром Уильямом Баррантайном, и мне приказано отвезти ее к новому супругу.

– Я думала, Уильям Баррантайн крадет только богатства и земли церкви, – ядовито говорю я. – Я отстала от жизни. Не знала, что он и монахинь берет.

– Я не монахиня, и меня нельзя было там заточать и держать! – кричит на меня Джейн.

Мои дамы от ее гнева вскакивают на ноги, моя внучка Катерина бросается ко мне, словно хочет встать между мной и Джейн, но я мягко ее отстраняю.

– Ты просила, ты умоляла, ты рыдала, чтобы тебе позволили удалиться от мира, потому что твое сердце разбито, – ровным голосом говорю я. – Теперь, я вижу, твое сердце срослось, и ты умоляешь тебя выпустить. Но не забудь сказать своему мужу, что он берет за себя бедную послушницу, а не наследницу. Ты ничего от меня не получишь, когда выйдешь замуж, а твой отец может и не дать наследства беглой монахине. У тебя нет сына, который носил бы твое имя и был твоим наследником. Ты можешь вернуться в мир, если пожелаешь; но это не вернет тебе всего. Все будет не так, как было, когда ты его оставила.