— Это кто же такие жерновцы сделал? — сказал он, оглядывая Анькину игрушку.

— Это Леша, — тихо сказала Анька. — А кто вы? Я вас часто тут вижу.

— Это друг наш, это друг, — залопотал Василий Иванович, на глазах съежившись и почему-то испугавшись.

Анька не понимала, с какой стати он боится лысого. Вид у лысого был самый мирный, и разговаривал он с васьками почтительно — совсем не так, как некоторые тетки в подъезде.

— Я вас тоже давно приметил, Аня, — сказал лысый. — Я вам в следующий раз принесу соколок. Знаете, что такое соколок?

— Да я сам сделаю, — закивал Леша.

— Не знаю, — честно сказала Анька.

— Напрасно, очень интересная вещь. Такое как бы яблочко на блюдечке, слышали об этом? Но яблочко не простое, вроде волчка — так по кругу и бегает, удивительные штуки показывает. Сейчас почти уж и перевелись мастера-то. Не у всякого показывает, не всякий и видит.

Леша понурился, словно он-то как раз был не из мастеров.

— А как вас зовут? — спросила Анька.

— Зовут меня Петр Гуров, — сказал лысый. — И если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то вот, — он вытащил визитку с фамилией и телефоном, без указания должности или адреса.

— Вы фольклорист? — выговорила Анька, гордясь знакомством с трудным словом.

— Иногда и фольклорист. В общем, завтра же принесу соколок.

Гуров не появился ни назавтра, ни через неделю, но ближе к осени, когда Аньке предстояло идти уже в восьмой класс, вдруг возник ниоткуда, по своему обыкновению. Он извлек из потрепанного портфеля деревянное блюдце, а потом — деревянный шар.

— Что, Василий Иванович, — сказал он ваське, смотревшему на него робко и уважительно. — Запустим?

Дело в том, что Анька прогуливалась на этот раз не одна, то есть не только с Василием Ивановичем, но и с двумя подругами. Василий Иванович на них покосился, но Гуров все понял.

— А что ж, нам посторонние не помеха. Здравствуйте, девочки. Я Анин приятель, правда, Аня?

Анька кивнула. Почему-то ей казалось, что Гуров человек неопасный.

— Вот и запустим соколок, пусть побегает да покажет чего, — сказал Гуров и ловко запустил шар по блюду.

Василий Иванович внезапно подобрался и пристально уставился на шар, хотя Анька ничего особенного не видела — бегает и бегает одна деревяшка по другой. Гуров между тем смотрел на Василия Ивановича пристально и даже как-то сердито, словно ожидал услышать от него неприятное.

— Ну и что видим, Василий Иванович? — спросил он с несколько нарочитой бодростью, когда шар остановился.

— Ничего почти не видим, — одними губами ответил Василий Иванович.

Девчонки прыснули, и Анька вместе с ними (за эту усмешку она долго корила себя потом — получалось, что она ненадолго предала Василия Ивановича).

— Ну а все-таки? — не отставал Гуров.

— Уходить надо, — пролепетал Василий Иванович.

— Ну, ну. Так уж сразу.

— Не сразу, — сказал Василий Иванович. — А больше не спрашивайте меня.

Глава четвертая

1

Вскоре после того единственного запуска соколка началась война, а вместе с ней то самое лавинное осыпание жизни, с которого Анька почувствовала себя взрослой. Она даже перестала на какое-то время всех жалеть, потому что жалости больше не хватало.

Собственно, ни о какой войне разговоров не было. Сначала вдруг кончилась стабилизация, о которой все время говорили по телевизору. Прекратилась она в одночасье, когда открыли флогистон. До того процветание было такое, что в страну стали возвращаться почти все уехавшие из нее. Их было много, и все они раскаялись и вернулись. Пускали охотно — на радостях-то почему не пустить? Больше всего народу возвращалось из Каганата. Некоторые из вернувшихся каялись по телевизору. Лица у них были при этом подозрительно веселые. Анька догадывалась, что на самом деле они не очень-то раскаиваются. Когда она сама за что-нибудь просила прощения у родителей, у нее никогда не было такого хорошего настроения.

Вероятно, они о чем-то догадывались. Потому что ехали в страну, где их не очень любили и даже устраивали против них демонстрации по случаю Дня народного единства или в другие праздники. И когда начался флогистон, а вскоре после него и война, эти раскаявшиеся возвращенцы оказались тем самым десантом, с которого начались боевые действия. Кое-какие ЖД, или ультралиберальные силы, оставались еще и в России. Они ждали только, когда начнется флогистон. Потом говорили, что именно ЖД и изобрели этот отвратительный миф. В школе всегда учили, что флогистона не бывает; химичка подробно объяснила, что флогистон — вражеская выдумка, что формула его содержит множество ошибок и что никаких универсальных горючих веществ, которые могли бы заменить нефть, нет в природе. Однако враги России как-то так умудрились поставить дело, что на выдуманном газе работала вся мировая промышленность. Теперь нефть нельзя было продавать, а больше в России ничего толком не умели. Скоро появились нефтяные продукты, стали закрываться предприятия, отец боялся потерять работу и ходил мрачнее тучи, но вовремя успел перепрыгнуть из своей газеты в «Русойл». Там он писал рекламные тексты про нефтяную колбасу и нефтяное масло, продуктов ему на пробу давали достаточно, и их даже можно было есть, хотя живот потом болел страшно. Василий Иванович окончательно затих, не рассказывал сказок и всем своим видом старался показать, как благодарен за корм и крышу: в семье и так денег нет, а тут еще ваську держать… Васек сдавали в васятники целыми партиями, и скоро государство не могло прокормить приюты: их закрывали, васек распускали, и они опять начинали ходить. К соседке Нелли Александровне зашел васька Леша — оборванный и вонючий; их васятник закрыли, обратно он не просился, потому что у Нелли Александровны была больная старая мать и им самим есть было нечего. Он зашел просто попрощаться и сделать на прощание деревянный сувенир — два бородача на качелях. Почему-то почти все васьки любили этот сувенир и часто оставляли его хозяевам. Васьки утверждали, что он приносит счастье.

В октябре, когда все уже летело в тартарары, неожиданно появился Гуров. Анька гуляла одна, без Василия Ивановича, потому что его молчаливое и всегда грустное присутствие бывало ей теперь в тягость. Он хорошо это понимал и не мешал ей гулять в одиночестве. Анька шла по сухим листьям, шуршала ими и думала о том, что от снега осталось совсем немного. Гуров вышел к ней из-за ближайшего дерева. Он был строг и непривычно серьезен.

— Я хочу вас поблагодарить, Аня, — сказал он вместо «здравствуйте».

— За что? — спросила Анька. Ей было неловко называть взрослого