– Он хочет убить ее. Разорвать на части. Вы сами его слышали. Вскрытие покажет необычайную жестокость…

Тоул повернулся к человеку в зеленом.

– Гас… – всхлипнул он.

– Ну-ну, тише, Уилл, – успокаивающе сказал Маккафри, как малому ребенку. А потом влепил в Тоула из своего «Магнума». Пуля вошла тому в живот и вылетела из спины в мелких брызгах крови, кожи и кашемира. Тоул повалился назад, упав на край койки. Грохот выстрела гулко отдавался в бетонной комнате. Как в грозу. Ребенок проснулся и зашелся в крике.

Маккафри машинально ткнул стволом в ее сторону. Я бросился на него и ударом ноги по запястью выбил револьвер. Тот отлетел назад, ко входу в бункер. Толстяк бешено взвыл. Я опять пнул его, в голень. Это было все равно как пинать говяжью тушу. Маккафри попятился в переднюю за револьвером. Я последовал за ним. Он резко развернулся, колыхаясь всем телом. Я врезал ему в поясницу, сложив руки в замок.

Мои кулаки погрузились в жир, как в подушку. Он едва пошатнулся. Его рука была уже в каких-то дюймах от «Магнума». Я пинком оттолкнул его, а потом врезал ногой по ребрам, практически без эффекта. Он был чертовски велик и чертовски высок, чтобы удалось провести удар в лицо. Я принялся обрабатывать его ноги и ляжки – и все-таки подсек его.

Он обрушился на пол, как подрубленный баобаб, утянув меня за собой. Рыча, ругаясь, исходя слюной, перекатился поверх меня и схватил обеими руками за горло. Обдавая своим кислым дыханием, стиснул пальцы – мешковатое грузное лицо стало малиновым, рыбьи глазки совсем утонули в мясистых веках. Я изо всех сил старался из-под него выбраться, но не мог даже пошевелиться. Испытал панику, словно внезапно скованный параличом. Он поднажал еще крепче. Я лишь беспомощно отпихивался от него.

Его лицо все темнело. От усилий, подумал я. Малиновый сменился багровым, потом густо-красным, и вдруг – яркий всплеск красок. Курчавые волосы взрывом разлетелись во все стороны. Кровь, яркая и свежая, хлынула у него из носа, ушей, изо рта. Глаза широко раскрылись, неистово моргая. Выражение великой обиды на гротескном лице. Булькающие звуки из-под второго подбородка, укутывающего глотку. Сверху дождем посыпались иголки и треугольнички битого стекла. Его инертная туша прикрыла меня от них.

Световой люк зиял теперь открытой раной. Оттуда высовывалось лицо. Черное, серьезное. Делано Харди. Рядом еще что-то черное – дуло винтовки.

– Держись, консультант, – сказал он. – Ща мы тебя вытащим.

* * *

– Твоя рожа сейчас пострашней моей, – сказал Майло, стаскивая с меня Маккафри.

– Угу, – отозвался я, силясь артикулировать ртом, в котором будто перекатывались бритвенные лезвия. – Но моя-то через пару дней будет выглядеть получше.

Он ухмыльнулся.

– Мелкая вроде в порядке, – донесся из задней комнаты голос Харди. Он вышел с Мелоди на руках; та вся дрожала. – Цела. Отделалась легким испугом, как пишут в газетах.

Майло помог мне подняться. Я подошел к ней и погладил по волосам.

– Все будет хорошо, детка. – Забавно, как в тяжелые минуты с губ сами собой срываются расхожие банальности.

– Алекс, – пролепетала она. Улыбнулась. – Вы сейчас такой смешной…

Я сжал ее руку, и она опять прикрыла глаза. Сладких снов.

В «Скорой» Майло стряхнул с ног туфли и сел, как йог, сбоку от моих носилок.

– Мой герой, – сказал я. Получилось что-то вроде «м-м-милой».

– Это теперь надолго, приятель. Предоставление «Кэдди» по первому запросу, ссуды наличными без процентов, даровая терапия…

– Другими словами, – с трудом проговорил я сквозь опухшие челюсти, – все как обычно.

Он расхохотался, похлопал меня по руке и велел заткнуться. Фельдшер «Скорой» с этим был полностью согласен.

– Этому человеку придется ставить лигатуру, – сказал он. – Ему нельзя разговаривать.

Я начал было протестовать.

– Ш-ш! – угомонил меня фельдшер.

Где-то через полмили Майло посмотрел на меня и покачал головой.

– Ты редкостный счастливчик, дружище. Я вернулся в город лишь полтора часа назад и получил записку от Рика перезвонить тебе. Звякнул тебе домой. Там была Робин, сам понимаешь, в каком настроении – о, нейдет мой рыцарь, нейдет! Ты договорился с ней поужинать в семь, а тебя все нет! Она говорит, что на тебя, старого-обязательного, опаздывать не похоже, и не могу ли я что-нибудь по этому поводу предпринять. Заодно посвятила меня в твои экскурсии – гляжу, ты в мое отсутствие жужжал, как пчелка, так оно? Заскочил к себе в отдел – в выходной, наверное, надо добавить – и получил это загадочное послание насчет Крюгера мелким почерком – Дел Харди тот еще каллиграф, – и еще что-то типа того, что он собирается в Ла-Каса. Поехал к Крюгеру, продрался сквозь твою баррикаду, нашел его увязанного в куль и испуганного до усрачки. Он совсем сдулся, сразу все вывалил, даже вопросов не пришлось задавать – удивительно, что делает небольшая сенсорная депривация![129] Кинул сообщение на пейджер Делу, застал его в машине на Пасифик – где по-прежнему пробки в этот час, из-за всех этих продюсеров и старлеток, которые едут домой, – убедил, что это «код три» и что надо с сиреной и мигалками валить всю дорогу по обочине. В дело вступили профи, а остальное уже и вспоминать не стоит.

– Я не хотел полномасштабного рейда, – мучительно выдавливал я слова. – Не хотел, чтобы что-нибудь случилось с малышкой…

– Пожалуйста, замолчите, сэр, – вмешался фельдшер.

– Цыц, – тихо проговорил Майло. – Ты сделал великое дело. Спасибо. Хорошо? Только не делай этого снова. Чайник.

«Скорая» остановилась возле приемного покоя больницы Санта-Моники. Я знал это место, потому что прочитал здесь несколько лекций персоналу на тему психологических аспектов травмы у детей. Сегодня, похоже, придется обойтись без лекций…

– Ты как? – спросил Майло.

– Ум-гм.

– Ладно. Пусть теперь за дело берутся белые халаты. А мне пора бежать – буду брать судью.

Робин только посмотрела на меня – челюсти стянуты лигатурой, под глазами синяки – и ударилась в слезы. Обняла меня, суетилась вокруг и сидела возле койки, потчуя меня супом и газировкой. Так прошел целый день. А потом все-таки дала волю гневу и хорошенько выдала мне за то, что я такой псих и зря рисковал жизнью. Я был не в том положении, чтобы защищаться. Она пыталась не разговаривать со мной целых шесть часов, а потом сдалась, и все стало возвращаться в нормальную колею.

Когда я смог говорить, то позвонил Ракель Очоа.

– Привет, – сказал она. – Смешной какой-то у вас голос.