Я старался до сих пор отметить в идеях Прудона и Фурье жизненные элементы, которым суждено было развиваться; теперь я покажу, что было в них скоропроходящего.

Мало сказать, что Фаланстер и Анархия не только утопии или парадоксы; гораздо интереснее то обстоятельство, что это такие парадоксы, самая форма которых, крайне искусственная и условная, была внушена обоим мыслителям весьма распространенной в то время манерой смотреть на вещи; такие парадоксы, которые не являются, подобно множеству других, преувеличением истины, а, так сказать, продолжением заблуждения до бесконечности.

Фурье и Прудон рассматривали вопросы под углом зрения, найденным и вымеренным, с одной стороны, экономистами, с другой – их противниками, социалистами. Оба они желали освободить личность от всякого контроля, от всякой опеки, от всякого авторитета. Оба дошли на этом пути до химер и абсурдов. Оба, кроме того, не приняли в расчет, что государство, давая стимул или помогая, может и должно оказывать известное влияние на образование полной и абсолютной индивидуальности своих членов. Оба они, таким образом, лишились средства, которое при хорошем применении и при условиях, какие мы попытаемся установить далее, лучше всех иных годится для того, чтобы из теоретического индивидуализма сделать реальность. Будучи в данном случае жертвами господствовавших идей, они при всей смелости и силе своей мысли не сумели освободиться от антитезы, которая, однако, не заключает в себе ничего необходимого, потому что пионеры индивидуалистического движения в XVIII веке на ней не остановились.

Таким образом, хотя Прудон и Фурье обладают более возвышенным и более широким взглядом на вещи, чем современные им индивидуалисты и социалисты, самые границы, в которых они решают проблему об индивидууме и государстве, осуждают их, что бы там они ни думали о своей доктрине быть солидарными в заблуждении, которого они не могли ни опровергнуть, ни даже заметить.

Индивидуалисты XVIII века, как мы видели, не знали коренной противоположности интересов индивидуума и государства. Французская революция последовательно применяла и крайний индивидуализм, и крайнюю государственность, не замечая в этом и тени противоречия. Людям того времени казалось так же естественным провозглашать права индивидуума, как и пользоваться авторитетом государства для признания и освящения этих прав.

Теократы, проповедовавшие реакцию против философских и политических принципов французской революции, и первые социалисты, приглашавшие государство пересмотреть заново условия труда и вмешаться в распределение богатства, должны были вызвать и, действительно вызвали пробуждение либерального и индивидуалистического духа.

Только на этот раз индивидуализм получает иной характер. Он стремится замкнуться в себе и в конце концов сводится к абсолютной противоположности, к настоящей антитезе между индивидуумом и государством. Наибольшее ограничение роли государства стало как будто наиболее характерным признаком индивидуализма. Это общая мысль доктринеров, либералов и экономистов. Демократов, понимавших индивидуализм иначе, согласно указаниям Руссо и Канта, либеральная школа объявляет лишенными всякого права называться индивидуалистами. «Фаланстер» Фурье и «Анархия» Прудона ставят уничтожение всякого принуждения, всякой политической власти условием совершенного развития, полного проявления индивидуальных способностей. Таким образом, Прудон и Фурье стараются, с своей стороны, поддержать то мнение, что индивидуализм – такая доктрина, которая par excellence ведет к подавлению деятельности государства.

Крайним, но логическим следствием такого понимания индивидуализма является, как мы видели, почти полное освящение всех фактических неравенств между людьми.

Только те члены общества должны считаться настоящими индивидуумами, кому благоприятствуют обстоятельства, кто уже стал настоящим индивидуумом с экономической или интеллектуальной и моральной точек зрения; стал или для достижения этого должен употребить лишь слабое усилие, которое делают возможным свободные учреждения и свободный труд. А все остальные члены общества, еще бесконечно далекие от этого идеала, могут рассчитывать лишь на весьма медленное улучшение своей участи посредством таких паллиативов, как ассоциации и кооперации (паллиативы, идея которых, впрочем, была подсказана экономистам самими социалистами: ассоциация – Фурье, кооперация – Оуэном). Их опять предоставляют силе «естественных законов», которые общество должно чтить.

Вот почему эта форма индивидуализма заслуживает упрека в индифферентизме и эгоизме, который ей делают даже не предубежденные судьи, беспристрастные наблюдатели. Вот почему равным образом замечается, по сравнению с возвышенной доктриной XVIII века, понижение уровня индивидуализма, которое мы стараемся поставить на вид. В таком виде индивидуализм, совершенно подобно социализму, изменяет своему первоначальному направлению. Социализм, исходивший первоначально из права общины распоряжаться индивидуумом по своему желанию, кончает правом индивидуума на общину, обязанную заботиться о его нуждах и развивать его, так сказать, извне, механически. Индивидуализм, начавший с признания полного равенства прав, кончает оправданием привилегий.

Если бы история социальных и политических доктрин во Франции в течение XIX века остановилась на том пункте, которого мы теперь достигли, то могло бы показаться, что чувство равенства должно было неизбежно привести к тирании государства, а стремление к свободе – к неизбежному невмешательству и индифферентизму государства, умеряемому кое-какими паллиативами в пользу менее счастливых. Мы увидим, однако, впоследствии, что это вовсе не так[1485].

Мы отметили мимоходом несколько фактических причин, которые заставили доктринеров, либералов и экономистов направить свои усилия против идеи государства. Если бы мы, не ограничиваясь рассмотрением социальных и политических теорий, захотели распространить свое исследование на общее движение идей в течение занимающего нас периода, тогда пришлось бы указать здесь, помимо возрождения лиризма в литературе, который, как справедливо было указано[1486], представляет не что иное, как индивидуализм в искусстве, на протестантское религиозное движение, наиболее ярким представителем которого был Винэ[1487], и на либерально-католическое движение. Нужно было бы показать, как в обоих этих движениях идея государства оспаривается, принижается и отрицается. Но рассмотрение этих однородных явлений не входит в мою задачу.

Зато я должен настаивать на существовании связи между социально-политической философией доктринеров, либералов и экономистов и не только политическими и социальными, но и чисто философскими тезисами эклектизма. Действительно, эклектизм был господствующей философией этого периода, особенно процветавшей в эпоху Реставрации. Отметить эту связь значит найти один из коренных источников для объяснения установленной столькими школами антитезы между индивидуумом и государством.