И сколько же это вызвало людской зависти, ненависти… Конечно, и сам виноват, мир завистников просто использовал его собственные ошибки. А много он сделал ошибок в жизни! Покинул родину, обидел лучших друзей, обидел Надю… Любящая, заботливая жена, она так умела охранять от всех житейских невзгод!.. Как тяжело без нее, многое ушло с ее неожиданной, непонятной смертью. И вот итог, печальный итог жизни, целиком отданной шахматам. А теперь и шахматы у него отнимают.

«Что-то привезет из Лондона Люпи? Что привезет Люпи?»

Вскочив с кровати, Алехин зашагал из угла в угол, в сотый раз задавая себе один и тот же мучительный вопрос.

Лондонский пароход опоздал – Люпи возвращался в полночь. С маленьким чемоданом в руках он быстро вбежал в подъезд. Путь ему преградила фигура тяжело дышавшего человека.

– Люпи, наконец-то! – прохрипел человек. – Я вас здесь пять дней жду.

Привычным движением португалец нащупал в темноте кнопку выключателя – автомата, ровно на минуту осветившего подъезд. Даже при свете вспыхнувшей лампы Люпи с трудом узнал Алехина – так изменился он за месяц. В глазах чемпиона мира появился болезненный лихорадочный блеск, костюм был в беспорядке: пиджак и брюки измяты, галстук грубым узлом стягивал ворот давно не стиранной сорочки. Движения, как у автомата. Когда-то Люпи восхищали мягкие, выразительные жесты Алехина – недаром русский чемпион одно время хотел стать киноартистом. Теперь перед Люпи стоял призрак. Слова вылетали из его уст резко и нервно, руки, когда он говорил, искали рук собеседника, порывисто пожимали их, как бы пытаясь досказать не сказанное словами: «Но вы понимаете? Можете вы понять, что я имею в виду?» Люпи вспомнил: врач Мартинец Морено говорил, у Алехина максимальное давление двадцать восемь, уже был один удар.

– Ну как там? – вырвался у Алехина давно мучавший его вопрос.

– Все расскажу, все, доктор… Только положу чемодан, – оттягивал решающий момент объяснения португальский мастер.

Алехин схватил его за рукав пальто и забросал быстрыми, отрывистыми фразами:

– Люпи, голубчик! Сводите меня куда-нибудь… Я должен жить… видеть около себя жизнь… Одиночество убивает меня… Я истер все половицы в моем номере…

– Хорошо, хорошо. Одну минутку, – поспешил успокоить его Люпи и, отлучившись к себе в комнату, без чемодана вернулся обратно.

Даже в этот поздний час в маленьком кафе, куда они зашли, было немало народу. В полутемном зале сидели, прижавшись друг к другу, влюбленные пары, за иными столами сидели одинокие женщины, одежда и вид которых не вызывали сомнений в их профессии. На невысокой эстраде выступали артисты. Они часто сходили в зал и продолжали петь или играть, прогуливаясь меж столиков.

Люпи заказал вина и водки. Алехин залпом выпил две стопки, почти не закусывая. Он сразу же захмелел; это не удивило Люпи, с опасением следившего за тяжелым состоянием друга.

– Так вот, утешительного мало, – начал португалец. – Они устроили специальное совещание. Было много крику.

– В чем хоть меня обвиняют?! – с болью спросил Алехин.

– Играли в турнирах при фашистах.

– Да разве я один! Почему других не судят?! Я же вам говорил, Люпи. Как я мог отказаться – угрозы, хлебные карточки? Потом, я же шахматист, Люпи, а этот ужас длился шесть лет! Скажи художнику: шесть лет не рисуй; музыканту: не играй, – разве настоящий согласится!

– Я им говорил: что вы хотите? Какую невероятную жизнь прожил Алехин! Две войны, революция, голод, эмиграция, фашизм. Как тут не наделать ошибок! Да разве слушают! Нашлись и такие, кто требовал снять с вас звание чемпиона мира. Этот вопрос еще будет решаться…

– Вот это понятно! Это причина настоящая! – вскричал Алехин. – Я их понимаю! Снять звание легче, чем выиграть у меня матч… А что говорили русские?..

– Их не было. Они не приехали, – ответил Люпи и продолжал после небольшой паузы: Американцы настояли – принять решение не приглашать вас на турниры, не давать сеансов.

– Значит, голодная смерть. Кстати, мне сегодня сказали – нужно освобождать номер.

– Ничего, что-нибудь придумаем! – успокоил Люпи.

– Что вы придумаете? Что теперь можно придумать!..

Пианист на сцене заиграл тоскливую мелодию. Под аккомпанемент скрипки низкий баритон пропел:

Печально на душе, темно и безвозвратно,

Так жутко все кругом, как в омуте речном.

В безвыходной тоске рыдаю безответно…

– Как с визой во Францию? – тихо спросил Алехин.

– Не дают. Граница закрыта на неопределенный срок.

– Тогда все! – безнадежно махнул рукой Алехин. – Вы меня простите, Люпи, я эту бутылочку возьму с собой. И если можно, дайте мне несколько эскудо: у меня нет даже на сигареты.

– Пожалуйста, доктор, – протянул деньги португалец, поднимаясь из-за столика. – Ничего, не волнуйтесь, все уладится. Что-нибудь придумаем. А пока отдыхайте.

– Отдыхать, – горько усмехнулся Алехин, расставаясь с Люпи у выхода из кафе. – Как все заботятся о моем отдыхе! Пора и мне о нем подумать.

Вяло пожав руку португальца, Алехин скрылся в темноте. Люпи рванулся было следом, чтобы задержать, остановить, но потом раздумал. Чем он мог помочь? Да и кто в этом мире мог сейчас оказать помощь этому покинутому всеми, отверженному человеку?!

Тяжелые шаги гулко раздавались в пустынном в этот ночной час фойе отеля. Не глядя на портье, Алехин взял протянутый ключ. В номере он достал из шкафа рюмку, вынул принесенную бутылку и сел в кресло. Пить не хотелось. Несколько минут он бессмысленно смотрел на занавеску, прикрывающую балконную дверь, потом на шахматы, расставленные в первоначальное положение на подставке для чемоданов.

– Да, да! Теперь уже один. Совсем, совсем один, – тихо прошептал он, сокрушенно покачивая головой. – Только вы со мной, мои маленькие друзья! – нежно погладил Алехин деревянные фигурки. – Одни вы мне верны, да и я всегда любил вас! Все для вас бросил: карьеру юриста, родину, Надю… Вот и остался один: ни семьи, ни дома. Прожил всю жизнь скитальцем – вечные отели, поезда, турнирные залы. И всегда был одинок: и в славе, и в падении. Одинок… Совсем, совсем одинок!..

Алехин вскочил с места, быстро зашагал по комнате.

– И все-таки я не кляну вас! Это злые люди придумали, будто Чигорин сжег перед смертью свои шахматы. Нелепость! Шахматы дают радость, свою, особую, ни с чем не сравнимую радость! Вас будут любить люди. Да, да, поймут и полюбят… Поймут и полюбят…

Подойдя к полке, он взял книгу. Это была «Сестра Керри», оставленная кем-то из постояльцев номера. Много раз перечитывал Алехин эту книгу. Его и раньше поражала сила и убедительность, с которой Драйзер обрисовал этапы постепенного обнищания человека, когда-то купавшегося в благополучии и довольстве, но тогда он считал, что причина падения героя книги – личная слабость, отсутствие воли и энергии в борьбе за жизнь. Теперь его собственный опыт убедил Алехина, что лестница жизни, крутая и