Разобраться в динамике изменения уровня счастья в отдельно взятой стране трудно еще и потому, что страна – это совокупность десятков миллионов человеческих существ, которые, так уж вышло, живут на ее территории. Удивительно скорее то, что, вычисляя средние показатели, нам вообще удается отыскать у этих существ хоть какие-то общие черты, и не стоит удивляться, если мы обнаруживаем, что с течением времени различные слои населения движутся в разных направлениях, иногда резко меняя среднее значение, а иногда гася изменение показателей друг друга. За последние тридцать пять лет афроамериканцы стали намного счастливее, а белые жители США – чуточку несчастнее[790]. Женщины, как правило, счастливее мужчин, но в странах Запада этот разрыв сократился, потому что мужчины становятся тут счастливее быстрее, чем женщины. В США все опять наоборот – женщины становятся несчастнее, а мужчины остаются примерно на прежнем уровне[791].

Самая большая сложность, возникающая при анализе этих исторических тенденций, уже знакома нам по главе 15: как разграничить изменения, связанные с жизненным циклом (возраст), духом времени (период) и сменой поколений (когорта)[792]? Не имея машины времени, невозможно полностью вычленить влияние каждого из этих факторов, не говоря уже об их взаимосвязях. Если, например, пятидесятилетние были несчастны в 2005 году, невозможно сказать, то ли это беби-бумеры переживают кризис среднего возраста, то ли им сложно приспособиться к новому тысячелетию, то ли новое тысячелетие – неподходящая эпоха для людей среднего возраста. Однако, имея массив данных, охватывающий многие поколения и десятилетия, а также сделав парочку предположений насчет того, с какой скоростью меняются люди и времена, можно вычислить средние показатели счастья для поколений за прошедшие годы, для популяции в целом за каждый год и для населения определенного возраста и тем самым с умеренной точностью оценить временную динамику трех факторов по отдельности. Это, в свою очередь, позволяет нам рассмотреть две разные версии прогресса: то ли люди всех возрастов в последнее время стали чувствовать себя лучше, то ли молодые когорты чувствуют себя лучше пожилых, что, по мере того как молодежь замещает стариков, поднимает общий уровень счастья в популяции.

С годами человек, как правило, становится счастливее (эффект возраста), вероятно потому, что преодолел период взросления и обрел мудрость, необходимую, чтобы справляться с трудностями и воспринимать свою жизнь в перспективе[793]. (В процессе он может столкнуться с кризисом среднего возраста, а на закате жизни стать несчастным уже навсегда[794].) Уровень счастья колеблется и со сменой периодов, особенно если меняются экономические условия, – недаром экономисты называют комплексный показатель инфляции и безработицы индексом несчастья. Сейчас американцы только-только выбрались из ямы, последовавшей за Великой рецессией[795].

Распределение счастья среди когорт тоже характеризуется своими пиками и спадами. На примере двух крупных выборок было показано, что американцы, рожденные в каждое десятилетие с 1900-х до 1940-х, прожили более счастливую жизнь, чем предшествующая когорта, предположительно потому, что Великая депрессия сильнее всего ранила тех, кто столкнулся с ней в сознательном возрасте. Далее мы видим стабилизацию уровня счастья, а затем небольшой спад, характерный для беби-бумеров и раннего поколения Икс – последнего достаточно взрослого, чтобы ученые могли отделить для него эффект когорты от эффекта периода[796]. В третьем исследовании, которое длится до настоящего времени (Всеобщее социологическое обследование, General Social Survey), уровень счастья тоже несколько снизился среди беби-бумеров, но вернулся к прежним значениям у поколения Икс и миллениалов[797]. В целом можно сказать, что, пока каждое из поколений страшно переживает за своих детей, молодые американцы в реальности становятся все счастливее. (Из главы 12 мы знаем, что они к тому же менее агрессивны и реже употребляют наркотики.) Таким образом, у нас есть три группы населения, которые стали счастливее, несмотря на общую стагнацию уровня счастья в Америке: афроамериканцы, когорты, предшествующие поколению беби-бумеров, и нынешняя молодежь.

Хитросплетение эффектов «возраст-период-когорта» означает, что каждый исторический сдвиг в благополучии как минимум в три раза сложнее, чем кажется. Помня об этом, давайте рассмотрим заявления, будто современность вызвала эпидемию одиночества, самоубийств и психических расстройств.

~

Послушать знатоков проблем современности, так жители Запада все больше страдают от одиночества. В 1950 году Дэвид Рисмен (в соавторстве с Натаном Глезером и Руэлом Денни) опубликовал классический труд по социологии под названием «Одинокая толпа» (The Lonely Crowd). В 1966 году группа The Beatles вопрошала, откуда берутся все эти одинокие люди. В своем бестселлере 2000 года политолог Роберт Патнэм заметил, что американцы все чаще отправляются в «Боулинг в одиночку» (Bowling Alone). А в 2010 году психиатры Жаклин Олдс и Ричард Шварц написали книгу «Одинокий американец: отдаляясь друг от друга в XXI веке» (The Lonely American: Drifting Apart in the Twenty-First Century). Для представителя стайного вида Homo sapiens социальная изоляция – настоящая пытка, а стресс одиночества угрожает здоровью и даже жизни[798]. Если все изобилие высокотехнологичных средств связи делает нас одинокими, как никогда раньше, это стало бы еще одной злой шуткой современности.

Тут вы можете спросить: разве социальные сети не способны компенсировать любое отчуждение и разобщение, возникшее с исчезновением больших семей и малых сообществ? Сегодня, в конце концов, Элинор Ригби и отец Маккензи из песни The Beatles могли бы быть друзьями в фейсбуке. Однако психолог Сьюзан Пинкер анализирует в своей книге «Эффект деревни» (The Village Effect) исследования, в которых было продемонстрировано, что цифровая дружба не обеспечивает психологических преимуществ личного общения.