Но вдруг от шумно настигшего его успеха в описаниях современности Гейнце круто, как он это сделал и со своей служебной карьерой, сворачивает на еще не изведанную им стезю исторического романиста, в XVI век!

Здесь, вероятно, и надо сказать о той книге, при многократном любовном перечитывании которой, еще в детстве, и родилась в нем уже упомянутая «страсть собственно к литературным занятиям», – роман А.К.Толстого «Князь Серебряный». Детство сменила юность, пришла зрелость, но «Князь Серебряный» оставался настольной книгой, привлекая уже пристальное, искушенное знанием, внимание писателя к эпохе Ивана Грозного, к «институту опричнины», к размышлениям о его необходимости (или случайности) в истории, о разрушительном своеволии боярства тогда, в XVI веке, толкавшего Русь к удельным раздорам. К тому же и собственные, в те бурные для России 80-е годы, переживания русского писателя (похожие, добавим мы, и на те, что переживаем теперь мы, сто лет спустя) наталкивали на аналогии. Так появился у него в 1891 году первый исторический роман «Малюта Скуратов» – попытка Н.Гейнце создать н е ч т о, пусть и отдаленно, – в силу его таланта, который он сам оценивал весьма скромно, – напоминавшее любимое произведение.

Уже в этом романе можно увидеть основной писательский принцип, который будет прослеживаться и в других его исторических сочинениях. Создавая образ царского любимца Малюты Скуратова, Гейнце «старался отыскать человеческие черты, бесследно исчезнувшие за темными красками, наложенными на него народными преданиями и историею, и объяснить его выходящие из ряда вон, даже в то суровое время, зверства угрызениями совести, неудовлетворенным честолюбием и обособленным, бесповоротным положением в семье и государстве»[11]. Приближая героя к читателю, сокращая историческую дистанцию, «очеловечивая», писатель склонен к особому, мелодраматическому психологизму повествования. Воспитанный на идейных завоеваниях русской литературы критического реализма, направленной Белинским по пути отражения социальных конфликтов, Н.Гейнце упрямо возвращался к романтизму 30 – 40-х годов, который воспринимал жизнь человека значительно шире ее социальных рамок, – завершающим аккордом которого как раз и был любимый им роман А.К.Толстого. Демократическая критика обвиняла исторические произведения Гейнце в «лубочности» (так же, заметим в скобках, как и роман «Князь Серебряный»), видя в них лишь «умственную пищу всего низшего слоя российского читателя, на которого – увы! – так мало обращается внимания»[12]. Но именно к этой большей части населения России и обратил свое творчество Н.Гейнце; соединив занимательность с пользой, он заставил этот «низший слой» читателя приобщиться к исторической памяти своего народа. «Неоромантизм» Н.Гейнце, сформированный, пусть это и парадоксально, его адвокатским прошлым, трактовал душу и душевность героя – как данные свыше, Богом, и жизнь человеческую – как борьбу за сохранение их в чистоте среди искушений «моря житейского». Православная религиозность, как мироощущение самого писателя, видящего смысл литературы в лечении общества через душу человека, как бы подпитывает произведения Гейнце. И не случайна в этой связи приверженность писателя монархическим принципам правления. Приверженности этой он не скрывал, не боясь показаться непопулярным среди интеллигенции, даже всячески подчеркивал: «Всюду, умело или неумело – это другой вопрос, я стремился провести этот драгоценный для всех истинно русских людей принцип… неразрывно связанный с современным благосостоянием и с дальнейшим развитием и процветанием нашего дорогого отечества»[13].

Следующий свой роман, «Аракчеев» (1893), он посвящает этому «Малюте Скуратову» царствования Александра I. Левая пресса не могла простить писателю, что традиционно ненавистного А.А.Аракчеева, вошедшего в русскую историю как символ: «преданный без лести грошовый солдат», создатель военных поселений, – он показал фигурой страдательной, извергом, но несчастным. Да, так же, как и у Малюты Скуратова, хотя отделяет их три века, у Аракчеева проступают приметы зверства, востребованные ретивостью службы, «неудовлетворенным честолюбием», а позднее – «обособленным положением в государстве». Но Гейнце находит трогающие душу эпизоды и единственно верные слова, показывая эту душу в начале пути, еще открытую для добра, не закованную в броню уже совершенных поступков. «По выходе из корпуса они завернули в первую попавшуюся церковь. Не на что было поставить свечу. Они благодарили Бога земными поклонами». Так описывается приезд (вернее – приход, так как больше шли пешком, подвозимые лишь доброхотами) Алеши Аракчеева с отцом в Петербург, в Кадетский корпус. Стать этому «низовому» человеку другом царя помог «случай», но не только… «Человек железной воли», «жестокосердый идеалист» – таким увидел Гейнце Аракчеева в конце пути, пройдя с ним этот путь и наблюдая те самые пружины, которые «подталкивают» человека к бесчеловечию. Противоборство добра и зла, человек перед выбором, в «звездные», поворотные часы своей жизни – вот что ищет Гейнце в исторических сюжетах.

Один за другим выходят огромными тиражами романы: «Князь Тавриды» (1895) – о Потемкине, о времени Екатерины II, «Коронованный рыцарь» (1895) – о Павле, «Генералиссимус Суворов» (1896), «Первый русский самодержец» – об объединителе земли Русской Иване III, той же эпохе посвящены романы «Судные дни Великого Новгорода» (1897) и «Новгородская вольница» (1895) – о присоединении Новгорода к Москве, роман «Ермак Тимофеевич» (1900) опять возвращал к событиям царствования Ивана Грозного.

Тяга к познанию отечественной истории из романов была в прошлом веке ничуть не меньшей, чем в наши дни. К чести Н.Гейнце, он знал, какую ответственность налагает это на писателя, – «никогда не соблазнял никого на подражание злу», «всегда старался с возможно интересной фабулой сохранить верность исторических событий и характеристик исторических лиц и дать, таким образом, массе читателей безусловно верное представление об исторических событиях той или другой эпохи»[14].

Можно сказать, что писатель создал целую историческую библиотеку. И это при том, что он продолжал писать и на современные ему темы. За свою сравнительно недолгую (61 год) жизнь он издал более сорока романов и повестей, вышедших только отдельными изданиями, а сколько их осталось в «фельетонах» – так тогда называли газетные подвалы…

В 1899 году Гейнце становится сотрудником «Петербургской газеты». Нравы и отношения здесь царили другие. Худяковы, отец и сын, были далеки от просветительского либерализма Комарова. Дела вел сын – Худяков Николай Сергеевич, и сам трудолюбивый и способный журналист, он с сотрудниками был безапелляционно высокомерен, груб, любил лишний раз показать, чей хлеб едят. «Не помню дня, – вспоминает о хозяине газеты старейший петербургский репортер С.С.Окрейц, – чтобы он когда-нибудь проманкировал, не пришел в редакцию… В день покушения на Столыпина сам помчался на Аптекарский остров. Газету рвали из рук. Приехал в десятом часу: «Я еще не обедал. Зато ведь и розница на диво. Не успевали печатать. Почаще бы такие дни»[15](!.. – В.С.).