Правда, сейчас ее гораздо больше занимали тошнота ранней стадии беременности и происходящее в Бакдене. В первом письме Саффолк сообщил, что Екатерина заперлась в своей комнате и не открывает дверь. Ни угрозы, ни мольбы не убедили ее смириться. Герцог не смел применить силу и ограничился тем, что распустил слуг Екатерины, оставив всего нескольких для обеспечения нужд затворницы. Во втором письме Саффолк описывал, как он стоял под дверью Екатерины и умолял ее выйти. Несмотря на все уговоры, она отказалась, говоря, что не поедет в Сомерсхэм, если только он не свяжет ее веревками и не отвезет туда насильно. «Она самая упрямая женщина из всех, какие только бывают!» – жаловался герцог, добавляя, что нашел ситуацию в Бакдене совсем не такой, как ее представлял себе король, и обещал объясниться пространнее, когда вернется ко двору.

Далее пришло известие о том, что вокруг Бакдена собралась толпа деревенских мужиков, вооруженных косами и садовыми ножницами. Они просто стояли на поле и с грозным видом наблюдали за происходящим. Саффолк опасался, что, если он станет принуждать Екатерину покинуть замок, они пойдут в атаку.

Разъяренный Генрих велел Саффолку возвращаться ко двору.

– Он ничего не может сделать, – объяснил король Анне. – Я не пойду на позорную стычку. Представьте, что будет, если Екатерина пострадает. Император в десять минут явится сюда во главе армии, и все турки побоку!

Как только Саффолк приехал в Гринвич, он тут же попросил о встрече с королем наедине. Анна присутствовала при их разговоре. Король тепло уверял герцога, что не винит его в произошедшем.

– Лучше оставить вдовствующую принцессу в покое, пусть себе упирается, – заявил он.

– Ваши милости, если бы только это. Ситуация гораздо сложнее, – ответил Саффолк, с благодарностью усаживаясь в указанное Генрихом кресло.

– Прошу вас, оставьте нас, – приказала Анна слугам. – Я сама разолью вино.

Она наполнила кубки, и Саффолк взял свой, жестом выражая признательность. Вид у него был крайне утомленный. Герцог уже не выглядел лихим героем поединков в Турне, но превратился в полнеющего мужчину средних лет; когда-то прекрасное лицо исчертили морщины, говорящие о пережитых тревогах и волнениях, волосы поседели. В сравнении с ним Генрих – зеркальное отражение Саффолка – был чистым бриллиантом, образцом зрелого мужа в расцвете сил.

– Так поведайте же мне, Чарльз, каково истинное положение дел в Бакдене? – обратился к герцогу Генрих.

– Вдовствующая принцесса очень больна, сэр. Я едва узнал ее. Камергер сказал, что у нее водянка и она долго не проживет. В это легко можно поверить.

Анна невольно задержала дыхание. Может быть, Господь упрощает ее сыну путь к неоспоримому наследованию Англии. Ведь если Екатерина умрет, никто не посмеет отрицать, что она, Анна, истинная королева.

– Видимо, она не настолько больна, раз продолжает выказывать непослушание, – сварливым тоном произнес Генрих.

– Дух ее не сломлен, – подтвердил Саффолк. – Не думаю, что она когда-нибудь уступит.

– Тогда чем скорее Господь заберет ее к себе, тем лучше, – прошептал Генрих. – Ее ожесточение и упрямство подкрепляют Марию. Вы знаете, что Мария устроила сцену, когда за ней пришли, чтобы отвезти в Хатфилд? Норфолк сказал ей, что подобное поведение противоестественно, и, будь она его дочерью, он бил бы ее головой об стену до тех пор, пока эта голова не стала бы мягкой, как печеное яблоко.

– Могу представить себе, как он это делает, – заметил Саффолк.

– Он прав, – сказал Генрих. – Она изменница и заслуживает наказания. Норфолк так ей и сказал.

– Леди Шелтон воздаст ей по заслугам, – вставила слово Анна. – Я ей во всем доверяю. Марию следует приструнить.

Анна начинала ненавидеть и бояться ее больше Екатерины. Елизавета – истинная наследница короля, и, какими бы несовершенными ни были ее материнские качества, она решительно нацеливалась на то, чтобы ее потомство заняло трон Англии. Именно Мария представляла самую страшную угрозу для будущего Елизаветы.

В Хатфилде Мария провела две недели, и Генрих получил от нее письмо с просьбой об отпуске для встречи с ним.

– Вы ведь не дадите согласия, верно? – вспыхнула Анна.

– Нет, – ответил король после наикратчайшего колебания. – Но, дорогая, она моя дочь, и, хотя и проявляет непослушание, все-таки в ней много хороших качеств. Я не буду с ней слишком суров.

Анна пристально смотрела на него. Что за резкий разворот!

– Она изменница, вы сами так говорили. В этом королевстве с изменниками обходятся по всей строгости, и это справедливо!

Генрих вздохнул:

– Я не отвечу на письмо. Не стану расстраивать вас в такое время.

Анна прекрасно понимала, что родительские узы могут быть очень прочны. Взять хотя бы ее саму: ведь она горячо отстаивала права Елизаветы. Предстоит трудная борьба, но нужно заставить Генриха относиться к Марии как к опасной мятежнице, какой та и была. Когда король однажды утром объявил, что едет в Хатфилд повидать Елизавету, Анна впала в сильное беспокойство: не решил ли он заодно встретиться и с Марией. Юность дочери и отцовская жалость могли смягчить короля. А вдруг он велит, чтобы с ней обращались лучше, и вернет ей титул. Этого Анна никогда не допустит.

После отъезда Генриха она вызвала Кромвеля, приказала ему скакать вслед за Генрихом и любой ценой не допустить его встречи или разговора с Марией. Кромвель косо взглянул на Анну. Выражение его лица говорило, что он, вообще-то, канцлер казначейства, хранитель королевской сокровищницы и глава государственного архива; у него масса важных дел, чтобы исполнять еще и роль гонца, однако ничего не ответил, лишь поджал губы и вышел.

Что бы ни сказал Генриху Кромвель – возможно, предупредил короля о необходимости сохранять спокойствие супруги, пока та в положении, – но сначала желаемый эффект был достигнут. Однако, как позже объяснил посланник Анны, в конечном счете все его уговоры оказались напрасными.

– Когда король, готовый к отъезду, усаживался на коня, леди Мария появилась на верхней террасе дома и опустилась на колени, молитвенно сложив перед грудью руки. Обернувшись и увидев дочь, его милость поклонился ей и приложил руку к шляпе. Остальные не смели поднять голову, однако, следуя примеру его милости, мы все принуждены были салютовать ей.

Анна не могла сдержать ярости.

– Как вы могли сделать это?! – визгливо накинулась она на Генриха, стоило тому войти в дверь через несколько минут после ухода Кромвеля.

– Сделать – что? – парировал он, но по его лицу Анна поняла: он знает, о чем она.

– Вы приветствовали свою незаконную дочь, как будто она не совершила ничего дурного. – Анна уже была в слезах.

– Это был всего лишь жест вежливости.

– Она не заслуживает вашей вежливости! – огрызнулась Анна и упала в кресло, заливаясь слезами.