«Откуда кровь?» – со страхом спросила женщина.

«Она была не одна», – ответил Виллар.

«Кого ты убил?» – В голосе женщины прорезался гнев.

«Не знаю, какого-то придворного».

«Никто не должен был пострадать!»

«Никто не должен был сопровождать ее. Он меня видел. Ты предпочла бы оставить свидетеля?»

«Это плохо».

«Ничего не поделаешь. Смирись».

Дженни уцепилась за самую важную реплику в разговоре: никто не должен был пострадать. Если это правда, возможно – даже наверняка, – ее не убьют.

В ту первую ночь она ждала несколько часов, прежде чем убедилась, что осталась одна. Потом нащупала узлы, развязала веревку и сняла мешок. Увидела маленькую каменную комнатку без окон, с единственной дверью. В щели по краям проникал слабый свет, а также отвратительный уксусный запах. Дверь была новой и очень крепкой. Свежая древесина еще пахла лесом, из отверстий от сучков сочилась смола. Ошейник на Дженни был закрыт и пристегнут к цепи большим железным замком, который лежал у нее на груди, словно безвкусная подвеска на жутком ожерелье. Другой конец цепи крепился болтом к противоположной от двери стене. Дженни могла свободно перемещаться по комнате, но и только. По полу была рассыпана мятая солома, вероятно, призванная служить постелью. Каждую ночь Дженни собирала ее в кучу – и каждое утро солома оказывалась разметана по всей камере, что наводило на мысли о снах Дженни. Она их не помнила, однако не сомневалась, что приятными они не были. У нее имелись ведро, солома и два на удивление толстых шерстяных одеяла. Дженни ложилась на одно и закутывалась в другое, подтыкая края под ноги и плечи. В камере было холодно, но, благодаря одеялам, терпимо. Дженни могла спать, а это уже кое-что.

Она не пострадала, и у нее ничего не отобрали. Конечно, когда Дженни вытащили из экипажа, на ней было только платье, туфли и кошелечек на запястье. Она удивилась, что похитители не забрали кошелек. Денег в нем почти не было, так, несколько серебряных монет – аварийный запас, как Дженни говорила, – но зачем ее похищать, если не ради денег? В кошельке также лежал еще один предмет, ключ от ее дорожного сундука. Переезжая в Рошель, она использовала для багажа большой матросский сундук и оставила его в своей комнате в качестве единственного хранилища личных вещей. Эти вещи не представляли ценности ни для кого, кроме Дженни. В сундуке хранились воспоминания и сувениры. Бутылка виски на память о «прежних днях», дневник, материнские кольца, которые были Дженни малы, и письма отца. Она хранила их в сундуке, не хотела, чтобы Лео прочитал, как сильно Габриэль ненавидел его за то, что герцог «украл» у него дочь. Теперь ни сундук, ни платье, ни туфли не могли ей помочь – однако монеты и ключ превратились в сокровища. Дженни сразу спрятала их в камере, в трещинах между камнями, опасаясь, что тюремщики заметят и отберут кошелек. Она не могла лишиться своих сокровищ.

Большую часть времени Дженни сидела в камере одна. Радовалась, что Виллар редко здесь появлялся, а когда все же он приходил, его визиты были милосердно короткими. Непредсказуемый и бранчливый, Виллар спорил с женщиной, оскорблял Дженни и злорадствовал по поводу чужих ошибок, после чего обычно уходил в гневе. Дженни предпочитала другого стража. Женщина была тихой, сдержанной и уважительной.

Шум снаружи заставил Дженни замереть. Она спрятала монету, приблизилась к двери и прижалась к ней щекой, чтобы выглянуть через трещину. С облегчением увидела, что это не Виллар. Возле входа выжимала мокрую от дождя шаль женщина, которую Виллар называл Меркатор Сикара.

* * *

Меркатор стянула мокрое платье и уронила на пол. Она давно оставила попытки сохранить его и, смирившись с неизбежным, покрасила платье целиком, но это не помогло. Перед и рукава были темнее. Однако платью досталось меньше, чем коже Меркатор. Сливочно-белая ткань посинела, а смуглая кожа стала сине-фиолетовой. Обнаженная, в тусклом свете, Меркатор напоминала огромный синяк.

С другой стороны, из всех обитателей Рошели мне менее прочих грозит опасность.

Она вытерлась и завернулась в одно из одеял. Мягкое, толстое и теплое, за него можно было выручить золотой тенент, с учетом странной любви аристократов ко всему синему. Меркатор купила ткань у калианских ткачей. Те либо не знали, что она мир, либо, подобно Эразму, не обращали на это внимания. У Меркатор был нюх на качество, и она заключала отличные сделки, приобретая материал по пять – восемь медяков. При возможности продавала одеяла купцам вроде Эразма за двойную цену. Синяя краска – вот что имело значение. Меркатор прожила более ста лет и знала, как выращивать и собирать вайду, теплолюбивый цветок, из которого получали слабенькую синюю краску. Чтобы компенсировать этот недостаток, приходилось вымачивать и высушивать каждое полотнище или моток пряжи, а затем повторять процесс не менее десяти раз. Это отнимало время, но Меркатор не могла позволить себе индиго, редкое заморское растение, которое стоило очень дорого. Источник краски не имел значения, людей интересовал только насыщенный синий цвет. Процесс был долгим, однако давал желаемый результат. Не будь Меркатор мир, стала бы богатой.

Она поставила котелок на огонь, подбросила дров и проверила свою работу. Сняв крышку с глиняного котла с отпечатком синей ладони, выудила ткань, подержала и дала стечь, изучая оттенок. Он выглядел совершенным, и это означало, что при высыхании, после удаления избытка краски, цвет станет слишком светлым.

Разочарованно вздохнув, Меркатор опустила ткань обратно в котел. У нее было около десятка старых глиняных посудин, найденных в подвалах разрушенной церкви. По крайней мере, она думала, что это церковь, хотя трудно было даже назвать это зданием. Все заросло высокой травой и кустами. Если бы не арочный вход, это место можно было бы спутать с каменистым холмом.

Котлы представляли собой огромные старые погребальные урны высотой три фута, очень красивые. Меркатор даже огорчало, что приходится их использовать. Но ей требовались емкости, а урны превосходно подходили для данной цели. В конце лета и осенью Меркатор собирала вайду. Ферментировала листья в наполненной водой ванне, добавляя немного извести. Весной сажала семена, которые аккуратно собирала, и лишь небольшая часть их давала всходы.

Зимой Меркатор погружала ткань в синюю краску, совсем как сегодня. Она как можно тщательнее выжала мокрое платье, оделась и вернулась к работе. Подойдя к последнему котлу, над которым трудилась дольше всего, она по локоть погрузила в него руки. Меркатор держала шерсть под водой, словно топила маленького зверька, изо всех сил сжимая и перекручивая материал, чтобы краска лучше впиталась в ткань.

Красься! Красься, несчастный шерстистый ягненок! Она попыталась улыбнуться, дивясь безумию, которому поддавалась, чтобы не сойти с ума.

Это не помогало.

Лучше было вообще не думать. Работа занимала мысли, но у Меркатор заканчивалась ткань, а после разговора с Эразмом Нимом становилось невозможным не…

– Есть шансы, что ты накормишь меня в ближайшем будущем? – донесся из соседней комнаты голос герцогини. Даже приглушенный единственной дверью, он звучал громко. И она много болтала. – Знаю, что поменьше есть мне не повредит, но диета и голод – разные вещи.