ломило, и рука слушалась. Лезьте в подпол, поглядите, что там, лентяи, трусы.

Нехотя и ворча, Ёган и Сыч искали масло для ламп, и потом, вооружившись лампами, полезли в лаз. Собачились, не переставая. Солдат понял, что они друг друга недолюбливают. Даже при нем они иногда срывались на ругань. Ругались они и в подполе.

В хижину зашел сержант, принес факел, стал ножом ворошить хлам по углам. Волков тоже поглядывал, искал что-нибудь интересное. И тут из подпола донесся приглушенный крик, потом глухая перебранка, и из дыры в полу появился ларец. И Ёган произнес:

— Возьмите, кто-нибудь.

Сержант взял ларец и поставил к очагу, там было виднее, а из подпола вылезли Ёган и Сыч. Оба были грязные, а Ёган был доволен:

— Вот, господин, я нашел! — Гордо заявил он и добавил: — Золотишко там, наверное.

Сыч тем временем уже вертел ларец, думая, как его открыть.

— Что ты лезешь? — Пихнул его Ёган.

— Да угомонись ты, дурень деревенский, я только отпереть хотел.

— Да я сам отопру.

— Сам! Что ты сам? Ты курятника сам не отопрешь!

— Курятник не отопру? Да я тебе сейчас мордасы-то распечатаю!

— Заткнитесь оба! — Вмешался Волков. — Отпирай, Ёган.

Отпирать особо и не пришлось. Ёган просто поднял петлю и откинул крышку. Все попытались заглянуть в ларец одновременно. Ёган светил лампой, а сержант факелом. В ларце все увидела красивую синюю бархатную ткань, собранную в большой узел.

— Кошель! — Удовлетворенно сказал Сыч, — Золотишко.

— Да-а, медь в таком не хранят, — согласился Ёган, взял за кусочек синей ткани, потянул.

Но ни золота, ни серебра в бархате не было. А был там тяжелый и большой, с голову младенца, красивый стеклянный шар. Волков взял его в руку, стал разглядывать. А Сыч потряс бархат, надеясь, что хоть что-нибудь да звякнет. А Ёган в ларец посветил, думал, хоть на дне что-нибудь есть. А потом разочарованно сообщил:

— Нет тут никакого золота.

Но Волков его не слушал, он продолжал внимательно вглядываться в шар, и ему все время казалось, что он что-то там видит. Какие-то отражения, то ли белые извивающиеся полосы, то ли полыхающие в неведомой бесконечной синеве языки пламени, а может волны золотистого тумана. Зрелище это притягивало своей красой, и пугало совей бесконечностью.

— Красиво, — сказал солдат.

— Да чего же там красивого, — не согласился с ним сержант, — мрак беспросветный, как в могилу смотришь.

— Дайте, мне глянуть, — попросил Ёган, стал глядеть в шар и тут же отшатнулся. — Фу, аж замутило, словно с перепоя.

— И что там увидал? — спросил у него Сыч.

— Да не пойми что! Муть лиловая. Круговерть. Глядеть туда невозможно, когда глядишь туда, так, словно пьяный лежишь, а тебя кружит.

— Дайте мне глянуть, — сказал Сыч.

Солдат дал ему шар, Сыч стал глядеть, морщиться, всматриваться, и так шар крутил и этак, потом отдал его солдату и сообщил всем:

— Нет там ничего, стекляшка, забава для детей, надо золотишко искать.

А вот Волков не думал, что шар — забава для детей, не стала бы нищая старуха так хранить эту вещь, будь она простой забавой. Солдат бы ещё поглядел да чувствовал себя плохо. Он завернул шар в бархат и положил его в ларец. И сказал:

— Ну, поищите чуток, а я на улицу пойду.

Выйдя стал возле телеги, разглядывал босые уродливые и страшные, не знавшие обуви, ступни ведьмы. Слушал её бормотание из мешка и думал о том, что не поедет с ней в телеге. Верхом поедет. Страшная она была тварь, что там не говори. Да, как бы не ломило ногу, с этой бабой он в телегу садиться не хотел.

Сержант, Ёган и Сыч вышли из лачуги ведьмы. Видимо без Волкова там им было неуютно. Ёган помог солдату сесть на коня. С трудом, с гримасами Волков перекинул ногу через седло. А Сыч сел в телегу. Косился на бормочущую ведьму, но сел. А девочку к себе на коня взял сержант. И все тронулись к водяной мельнице.

Родители девочки и не знали, что она пропала. Думали, что просто заплутала немного. И ничего больше Волкову узнать не удалось, кроме того, что мельник и его жена заметно обрадовались, когда увидели в телеге ведьму с мешком а голове. Баба даже пару раз осенила себя святым знамением и поблагодарила Господа. Видимо, людишки-то побаивались старуху. И это его ничуть не удивило. И потом они двинулись в замок.

Как узнали дворовые о том, что привезли ведьму — Волков не знал. Но пока та валялась в телеге, сбежалась почти вся дворня. Глядели с испугом, как стражники, не шибко церемонясь, волокут ведьму в подвал.

— Расходитесь, — сказал им солдат, — дел, что ли нету?

Он с трудом слез с лошади, пошел вслед за стражниками в подвал, там для ведьмы освободили помещение, переведя Соллона к старосте из Малой Рютте. Сыч сразу принялся за дело: отправил стражников на улицу разжигать жаровню, а сам привязывал ведьму, пытаясь заодно говорить с ней по душам.

— Эх, бабуля, ни за грош влипла. Ну, да ничего, может, еще выйдешь отсюда.

Старуха, растянутая на доске, поначалу не обращала на него внимания, висела, размякшая, а потом вдруг встрепенулась, подняла голову и снова выпучила свои страшные глаза, уставилась на Ёгана, стала моргать ему глазом с бельмом и заговорила:

— А у коршуна-ворона холопы проворны, лапы жирные да ловкие, глаза черные да острые.

— Ну, начала, — чуть разочарованно сказал Сыч. — Ты давай это прекращай. Я знаю, как экселенц твою болтовню оплеухой заткнул. Первый раз я испугался, а сейчас я так сам смогу. Может рука моя не так тяжела, как у коннетабля, но врежу так, что звезды в глазах замелькают. Отвечай, чума старая, — и тут он понизил голос, — золотишко-то где прячешь? А?

Ведьма, то ли зашипела, то ли засмеялась сипло в ответ.

— К черту золото, — сказал Волков. — Говори, от кого твой сынок кривобокий письма носил?

А старуха снова обмякла, повисла на руках, бормоча что-то себе под нос, а потом снова подняла глаз с бельмом:

— А-а, коршуна-ворона золотом не купишь. Коршун-ворон в суть смотрит, коршун-ворон кровь ищет.

— Да заткнись ты! — Оборвал ее Волков. — Говори, кто написал письмо дочери барона. Или, думаешь, пожалею я тебя? Сейчас жаровню принесут, посмотрим, как ты заголосишь.

Ведьма только беззубо ощерилась. Волков не выдержал, вскочил, но Сыч успел встать между ними.

— Экселенц, не нужно. Нельзя так. У вас и для мужика рука тяжела. Не пойму, как она от первой оплеухи выжила.

Волков