* * *

Я работала не по силам. Как если бы за каждый легкий и приятный день за границей я должна была заплатить тремя тяжелыми дома. Так в спешке я себе хлебной машиной отрубила кончик пальца, раз я вывихнула ногу, оступившись на лестнице, и пришлось полежать и работать в постели. Так же работали наши врачи, и главная сестра, и весь персонал. Мы имели столько заказов на роды и операции, что мы начали снова думать о пристройке флигеля для внутренних болезней и увеличить таким образом санаторий, и освободить дом для других пациентов.

Для этого флигеля нужно было прикупить землю, разбить специальный сад, выстроить большую веранду для лежания — Liegehalle, и главное — выписать рентгеновский кабинет. Тогда мы были бы независимы от других рентгенологов. Но все эти планы были связаны с новыми затратами, «циркулус вициозус»[588] — новые долги, новые обязательства и новая работа. Нам врач по внутренним будировал — его пациенты всегда были последними, предпочтение давалось роженицам и спешным операционным случаям.

Будировала, собственно, его жена, Хана, она же была заведующая хозяйством, вернее экономка, с которой мне приходилось работать в тесном контакте. На общем собрании мы поставили им на вид, что увеличение больницы лежит на этот раз целиком на их ответственности, наши частные ресурсы окончательно исчерпаны, и мы не собирались влезать в новые долги.

Вторая трудность состояла в том, что пациенты большею частью хотели лежать в отдельных комнатах (значит первоклассные), а наш дом был построен больше для палат с несколькими кроватями, что снижало также плату.

Август был очень жаркий. Мы, как всегда, отправили маму в Иерусалим, и я несколько раз ее там навещала.

Для меня это были приятные вылазки: на Скопусе в амфитеатре были прекрасные концерты. В лунную ночь, на фоне светлого неба вырисовывались колонны нового подиума, а издали блестело Мертвое море и виднелись Моавитские горы. Раз мы поехали к морю осматривать северную «Поташ Компани», на иврите — «Хеврат Эшлаг». Нас повели на крыши, которые были поставлены на колонны, оттуда был вид на соляные прииски, рассолы, резервуары с химическими составами, соляные озера и белые, как бы снежные поля соли. Мы потом купались в море и пили чай в отеле «Калия» и снова при луне возвращались домой.

Вся «Поташ Компани» была дело рук и неутомимой энергии и головы сибиряка-инженера Новомейского, который годами боролся за эту концессию, затратил на нее весь свой капитал и умение[589].

Жила я обычно в «Кинг Дэвид Отель», откуда фантастический вид на Старый город, на стены Иерусалимского кремля, Мигдаль Давид, оливковые рощи, монастыри и дороги. Иногда я гуляла по новым арабским районам — Катамон и Тальбия, по греческой и немецкой колонии. Там всюду были красивые виллы с садами, с гаражами и автомобилями у подъезда. Арабы эфенди разбогатели на земле, которую они нам продавали. Если бы эти люди поняли, что не запрещать продажу нам земли, а наоборот, поощрять ее и кооперировать с нами во всех наших предприятиях нужно, они бы от этого только выиграли, а не проиграли. Но зависть плохой советник. Они не могли переварить наши успехи, а англичане не способствовали нашему единению с арабами: это было невыгодно для администрации, которая хотела управлять и владеть. Лежа на терассе «Кинг Дэвида», я читала трилогию Вассермана «Морициус», «Андергаст» и «Керкауэн», та книга была предвидением того, что должно было случиться в Германии — политическое распадение Веймарской республики, моральное разложение и падение в пропасть.

Отдыхая в этом первоклассном пансионе, я снова училась тому, что могло мне послужить подспорьем в нашем деле: техника уборки (тут негры суданские и швейцарская прислуга убирали комнаты), образцы посуды, выписанной из Чехословакии, даже «решо»[590] как в Европе, чтобы пища была теплой, способ подавать масло, некоторые блюда, фрукты. В саду были столики под пестрыми зонтиками, цветы — красная герань и бугенвилия всех цветов, все это было красиво.

Салат подавался во льду, и к этому красное вино. Кофе турецкое, сладкое.

* * *

Когда я вернулась, дома Рут мне заявила о своем окончательном решении пойти в кибуц. Принципиально ни я, ни Марк ничего не имели против этого. У нас в доме она не раз слышала восхищение кибуцами и жизнью в коллективе. Мы хотели, чтобы в кибуц она вошла с готовой профессией как учительница или агроном, садовница или птичница, чтобы не быть пробкой на затычку или «Mädchen für alles»[591]. Но уже тогда у нее были личные причины, которые заставили ее не откладывать вступление в кибуц и не ехать учиться. И этой личной причиной был «бахур»[592], Эли, которого мы мало знали, потому что он редко появлялся на нашем горизонте.

Кибуц, в который вступила Рут, находился недалеко от Тель-Авива, и я утешала себя тем, что мы будем ее часто видеть. Для тяжелой физической работы она после операции аппендицита и всех детских болезней была, на наш взгляд, слаба, но мы ей этого не высказали.

В сомнениях и заботах моя девочка похудела. Перед отъездом мы с ней делали покупки: кожаная куртка для зимы, мустикер от комаров, одеяло, постельное белье, покрывало для дивана и вазочка для цветов. Это было все ее приданое. Про их кибуц рассказывали, что там безнадежные болота, которые еще годы нельзя будет осушить, потому что правительство об этом не заботится, а арабы, которым эта болотистая местность принадлежит, дики, не понимают вреда болот и причину смертности объясняют — мин Алла — «от Бога» . Мы, тем не менее, санировали почти всю Палестину, кроме тех мест, которые еще не в наших руках.

Меир готовился к Техникуму в Хайфе и тоже вскоре нас оставил. Мы нашли Меиру комнату с полупансионом у знакомых в Хайфе.

* * *

Чтобы заполнить пустоту, которая образовалась с отъездом детей, как если бы они уехали не на расстояние часа и двух от нас, а в Америку, я, как отравленная мышь, искала себе забвения в работе и в чем могла. Проблема внутреннего отделения[594] не сходила с очереди. Наши обсуждения все время велись на той почве, что, может быть, вообще стоит закрыть внутреннее отделение, потому что те деньги, которые мы зарабатывали на роженицах и операциях, мы тратили на сложных диетах для внутренних больных, на уходе за ними и на постелях, которые освобождались медленно и не по нашему усмотрению. Больные с 5000 каллорий были у нас не редкостью. Разнообразная пища и варка и санаторский режим осложняли дело. В общем, подводя итоги всей своей работе, я не могла быть недовольной: дисциплина, товарищеские при этом отношения с персоналом; лиферанты, которые по традиции снабжали нас долгие годы первоклассным товаром, только еврейская продукция. Как моя бабушка, я все, что можно было хранить, покупала an gross[595], всегда имела порядочные запасы сухих продуктов, консервов и хозяйственных принадлежностей (как щетки, тряпки, мыло, бумага и проч.). Я не была мелочной, не скаредничала, не торговалась из-за гроша, и в этом отношении воспитала своих помощниц, мы работали всегда на доверии к поставщикам. Если пропадало доверие, что случалось очень редко, меняли и прислугу и лиферанта. Но без скандалов, без конфликтов. Как можно короче и радикальнее. Поэтому наше хозяйство было всегда солидно поставлено, девушки уходили только тогда, когда выходили замуж, садовник, прачка, дворник держались годами. Мы всегда пользовались теми же телефонами и адресами инсталляторов, столяров и других рабочих. Кто заходил в наш дом, его не оставлял.